Положив трубку, она села на край стола и уставилась в пространство, кусая губы. Марку это надоело. Он всегда был терпелив с женщинами, но не любил, когда с ним обращались как с мебелью. Поэтому, когда Лана снова схватила трубку, он отобрал у нее телефон и, легонько встряхнув за плечи, сказал:
— Ну-ка, девушка, успокойтесь и объясните мне, что происходит.
Она смотрела на мужчину серыми злыми глазами. Потом сердито бросила:
— Вы же прочли документы, неужели вы ничего не поняли? А если она позвонит этому своему дружку и расскажет, что на нее наезжают? Вы никогда не видели по телевизору результаты разборок? Боже, так хорошо все складывалось! Столько времени и сил на это убили! Если он и чуял какую-то возню, то с нами связать ее не мог. А теперь попади имя Филину на слух, он сразу сообразит, кто под него роет!
— Вы хотите сказать, что этот человек может прислать сюда бандитов?
— Ну почему же, как депутат, он может и ОМОН организовать — Она обхватила плечи руками и теперь сидела съежившись на краю стола, похожая на маленького замерзшего воробья. — Правда, она может и не отнестись к этому серьезно, так чудак какой-то приходил.
«Может, я и чудак, — думал доктор, — но мне не нравится, когда женщина играет в такие игры. Да и сам я тоже не люблю грязи — разборки, ОМОН. Я мирный, богобоязненный человек и всегда держался от этого подальше». И тут его осенила светлая мысль, от страха должно быть:
— Слушайте, а давайте все это отменим, а? Черт с ними, с деньгами. Я готов отдать Антонине Ивановне свои кровные, лишь бы все это кончилось здесь и сейчас. Что такое деньги, в конце концов? Тлен и суета. Пять штук мы можем отдать сразу — это моя заначка. А потом остальные. Я зарабатываю прилично, и, честно, мне не жалко. Только давайте вылезем из всего этого…
— Вы милый и добрый человек, Марк. — Лана качала головой, и слова ее прозвучали скорее как диагноз, чем как похвала. — Но вы ничего не поняли. Ваше дело — только маленький эпизод, который будет использован, чтобы начать передел сфер влияния. Завтра утром выйдет статья в популярной газете с обвинениями в коррупции в адрес руководства юрфака, там будут и имена покровителей.
Одновременно произойдет еще ряд событий, которые должны дать возможность многим людям и предприятиям выйти из-под влияния Филина.
— Каких событий? — не удержался доктор.
— Любопытные долго не живут, — отрезала Лана и продолжила: — Конечно, большинство подпадет под другие крыши, но, в конце концов, у них хотя бы будет право выбора, что уже благо. Так что щепки от этого леса могут полететь в ближайшие два-три дня. Дальше все должно быть спокойно. Но, учитывая вашу болтливость, я бы хотела куда-нибудь отправить Настю.
Тут взгляд ее стал задумчивым, и она как-то очень пристально оглядела Марка. Доктор почуял неладное. Так смотрят на что-то, что собираются либо съесть, либо использовать.
— Я думаю, вы мне поможете, — решительно сказала девушка — В чем это? Я уже напомогался, не знаю, как из этого теперь вылезти.
— И меня втравили, — как-то вкрадчиво сказала она.
— Да? И что я должен сделать во искупление своих грехов?
— Взять Настю на несколько дней.
— Да вы что? — От одной мысли мужчине становилось дурно. — Что я буду с ней делать? Я не умею…
— Ах, вот оно что. — Теперь она стояла лицом к нему, выпрямившись во весь свой, прямо скажем, небольшой рост, и продуманно его оскорбляла: — Я должна была сразу догадаться, с кем имею дело. Чувствителен, как все евреи. И даже готов расстаться с деньгами — благо не последние. Но как доходит до дела — пугается и прячет голову в землю.
Марк взбеленился. Или разозлился. Или… не знаю, что это было, но сказал он раньше, чем подумал.
— Да, — сказал он. — Я чувствителен и чадолюбив, как все евреи. И не смей называть меня трусом. Ведь испугался-то твой дружок, а он-то небось русский… — Марк с трудом перевел дух. — Девчонку я возьму, но честно предупреждаю, что маленьких девочек видел только у себя в стоматологическом кресле, и впечатление они на меня произвели самое паршивое. Особенно те, что похожи на сероглазых ангелов.
— Потерпишь, — не без злорадства сказала девушка и принялась собирать сумку.
Пока она копалась, закрывая сейф и прибирая на столе, доктор несколько пришел в себя и заново ужаснулся открывшейся перед ним перспективе. Что, черт возьми, он будет делать с этой девочкой? Ее ведь надо кормить чем-то, купать, причесывать… Марк покрылся холодным потом. Только открыл рот, чтобы что-то сказать, как Лана протянула ему конверт.
— Что это?
— Это документы Насти, адреса родственников, моя страховка и деньги. Пусть пока побудет у тебя. — Она сунула доктору конверт и продолжала собираться.
А он так ничего и не смог сказать. А что сказать-то?
Так, в молчании, они спустились вниз, Лана подошла к стойке секьюрити, негромко что-то сказала — отметилась, надо полагать, — и они вышли на улицу.
— Поедем на моей? — предложил Марк.
— Нет, мне понадобится машина. Давайте вперед, я за вами. Если потеряемся, ждите меня у подъезда.
Отдав распоряжения холопу, девушка развернулась и направилась к белой «тойоте». Та приветливо мигнула глазками-фарами. Удивительно, но доктор вдруг подумал, насколько женщины подвластны инстинктам. Вот ведь все у нее плохо, а бедрами виляет очень даже мило. Или это из-за каблуков? «Я подарю ей браслетик на ногу, он будет чудесно-трогательно смотреться на ее изящной лодыжке», — мечтательно подумал Марк.
Лана открыла дверцу, села в машину, завела мотор. Потом опустила стекло и спросила нетерпеливо:
— Мы едем?
Черт, а ведь он так и стоит, как тополь посреди двора.
Тачка Марка осталась на тротуаре у въезда во двор. Он поспешил на улицу. Кое-как влился в поток, нашел в зеркале заднего вида Лану — она довольно уверенно висела на хвосте. Само собой, они постояли в пробке, а потом Марк словил где-то гвоздь. Пока менял колесо, извозился порядком. Черт знает, какой неудачный день. Лана остановила машину и молча курила. Шуруя монтировкой, доктор время от времени посматривал на нее, потом, от отчаяния должно быть, подошел и, наклонившись к открытому окну, сделал еще одну попытку:
— Лана, у вас не может не быть подруг, у Насти есть одноклассницы, в конце концов. Мне кажется, девочке будет лучше со знакомыми людьми. Я понимаю, что дети наше будущее и все такое, но я никогда в жизни не сидел с ребенком…
— Нет, вы не понимаете!
Она отшвырнула сигарету и уставилась на него серыми глазами, которые темнели от гнева, а может, от страха? Кулачки ее сжались на рулевом колесе. Видимо, решив, что через окошко до мужика не доходит, она выскочила из машины и теперь напирала на Марка, сверкая глазами и придерживая за ворот куртки, должно быть, чтобы он не сбежал.
— Вы совершенно не представляете, с кем мы имеем дело! Я работаю в таком бизнесе, где могут сделать все, что угодно. Могут украсть ребенка и начать им шантажировать. Вы единственный человек, появившийся в моем окружении недавно. Случись что — никто не свяжет ваше имя с моим и не станет искать. — Она с трудом перевела дыхание, пытаясь успокоиться, и принялась кусать губы. Но запал еще не кончился, и ее несло дальше: — А насчет того, что дети — будущее, так это лозунг для государства, которое не хочет тратить деньги сейчас, сию минуту. Его придумали жадные чиновники, понятно? Дети — не будущее, они — настоящее. Сопли, которые надо лечить сегодня, зубы, которые надо исправлять, рассказывать на ночь сказки и утешать, потому что у Полинки есть папа, и мама, и братик, а «у нас все не как у людей». — Она передразнила Настины интонации. — И если не делать всего этого сегодня — не любить, не жалеть, не читать книжки, — то завтра не будет, потому что ребенок станет чужим.