— Полагаю, что нет.
— Думаю, он считал меня своим другом, — сказала Терри. — Поначалу мы просто болтали ни о чем. «Доброе утро, Терри. Вы сегодня прекрасно выглядите. Как настроение?» В таком духе. Но со временем он приоткрылся. Он рассказывал мне о том, как рос здесь, в Белхэме, как всегда хотел стать священником и как его мать гордилась этим.
— Он следил за событиями в мире? — спросил Майк, вспоминая, как какой-то мозгоправ на телевидении окрестил Джоуну «самовлюбленным». Дескать, его интересует в новостях лишь собственная персона, что помогает ему нa шаг опережать полицию.
— Ему нравилось смотреть выпуски новостей. CNN и программы типа «Перекрестный огонь». Но если ведущий заводил речь об этом деле, Фрэнсис переключал канал — по крайней мере, в моем присутствии.
— Значит, вы с ним никогда не разговаривали об этом.
— Нет. Доктор Бойнтон предложил, что если эта тема все-таки всплывет в разговоре, то я должна прибегнуть к приему «третьего лица». Ну, то есть задать Фрэнсису вопрос типа «Что за человек мог оставить на вершине холма детскую куртку, надетую на крест?». Доктор Бойнтон полагал, что такой подход может заставить Фрэнсиса раскрыться, и он заговорит об этом без страха, потому что речь ведь идет не о нем. Помню, как доктор Бойнтон упомянул, что подобный прием оправдал себя в случае с Тедом Банди. Он отрицал, что имеет какое-либо отношение к тому, что случилось с теми молодыми женщинами, но когда психолог из ФБР спросил Банди, кто, по его мнению, способен на такое зверство, Банди заговорил о себе от третьего лица: «Этот человек мог совершить преступление таким-то и таким-то способом». — Терри вздохнула. — Я пыталась заставить его приоткрыть душу. Но проблема заключалась в том, что состояние Фрэнсиса быстро ухудшалось. Он днями напролет просиживал в кресле-качалке, рассматривал альбомы с фотографиями и забавлялся своими игрушками. Они все ведут себя одинаково — впадают в детство. Им хочется смотреть на фотографии, играть в игрушки, распевать старые песенки и вспоминать людей из своего прошлого. Это приносит им своего рода утешение. В прошлом году у меня была одна пациентка, ее звали Марта. Она повсюду брала с собой футбольный мяч: в постель, в больницу, в ванную — словом, везде. Не расставалась с ним ни на минуту. А еще совершенно неожиданно могла окинуть меня серьезным взглядом и завизжать: «Покупай фьючерсы, Терри! Ради всего святого, покупай фьючерсы!» Марта была занятной чудачкой. Я скучаю по ней.
Майку хотелось поторопить ее, подтолкнуть, перейти к сути дела, но шестое чувство подсказывало ему, что следует проявить терпение. Было совершенно очевидно, что Терри надо дать возможность выговориться, а не перебивать, засыпая ее вопросами, — как, вероятно, вел себя Мер-рик. Быть может, все эти хождения вокруг да около помогали ей примирить собственное мнение о Джоуне с тем, что думал о нем остальной мир, или, что тоже не исключено, она просто хотела стереть из памяти любые воспоминания о Джоуне, и такие вот разговоры были для нее единственным способом добиться желаемого.
— Фрэнсис попросил меня достать с чердака два ящика с новогодними игрушками. Он хотел, чтобы я помогла ему развесить гирлянды в гостиной и его спальне. Это были простые белые лампочки — они даже не мигали. Его мать сохранила кое-какие игрушки еще с тех пор, когда Фрэнсис был маленьким. Он мог часами сидеть и баюкать их и руках. Иногда даже плакал. Но больше всего ему нравились новогодние украшения. У каждого из них была своя история, и Фрэнсису нравилось рассказывать их мне.
Майк, как ни старался, не мог представить себе Джоуну ребенком, которого нянчила и кормила грудью мать, мальчиком, который превратился сначала в мужчину, а потом — в монстра.
— По ночам Фрэнсис сидел в своем кресле и смотрел на п и белые лампочки. Просто сидел молча, погрузившись и свои мысли. Мне кажется, эти гирлянды успокаивали его. Они да еще медитация. Он часто плакал. Он был больным и одиноким стариком, у него никого не было, и это причиняло ему сильную боль. Я знаю. — Она покачала головой, явно расстроенная.
— Похоже, вы подружились с ним, — заметил Майк.
— Мне нравились те стороны его души, которые он открыл мне. Я понимаю, это звучит ужасно, учитывая то, что он сделал. Но когда люди перед смертью обнажают свою душу, иногда бывает трудно удержаться и не испытывать к ним симпатию. Вас учат абстрагироваться и отгораживаться от этого, но разве можно всерьез рассчитывать на это? И еще, я думаю, меня привлекало в нем то, что он был священником. Это само по себе внушает уважение. Я даже собиралась пойти сегодня на его похороны.
— Так почему же не пошли?
— Из-за прессы. Они не знают обо мне, а я не хочу приглашать их в свою жизнь. — Терри вздохнула. — Какая бы часть его натуры ни была способна на такие зверства, Фрэнсис ее мне не показывал. Как он вел себя после того, как я уходила, какие мысли посещали его? Не знаю. Когда я была рядом, Фрэнсис выглядел обычным человеком, таким, как все мы.
— Вас не удивило, что он совершил самоубийство?
Терри ненадолго задумалась.
— Поначалу да, — сказала она наконец. — По двум причинам. Фрэнсис был священником, и он знал, что совершает грех. Во-вторых, он не страдал от физической боли — по крайней мере, мне он на нее не жаловался. Мои пациенты еще никогда не совершали самоубийства. Это неслыханно. Но, с другой стороны, Фрэнсис не походил на большинство пациентов. У него… У него в голове было много всего. Того, что я не могла вылечить. Чувство вины, может быть. Ну и, конечно, он был очень одинок, как я говорила. Это неизлечимо.
— Повеситься… Как-то это не похоже на него.
Терри пожала плечами.
— Чужая душа — потемки. Я видела Фрэнсиса в то утро. В воскресенье. Он выглядел… Он был сам не свой. Его что-то потрясло. У меня было время подумать, и я могу лишь повторить то, что сказала детективу Меррику: думаю, Фрэнсис узнал, что полиция намерена арестовать его, и смерти в тюрьме предпочел самоубийство.
Майк вдруг понял, что пришел сюда не для того, чтобы вновь обрести надежду. Он пришел на похороны, а теперь вот и разговаривал с Терри, чтобы проститься.
— Я сочувствую вашей утрате, — сказала она.
Майк молча кивнул. Говорить им было больше не о чем — во всяком случае, он не знал, о чем еще спросить, — и потому поблагодарил ее и встал.
Терри сунула руку в карман кофты и достала оттуда визитную карточку и ручку Написав что-то на обороте, она протянула ее Майку.
— Это номер моего домашнего телефона, — пояснила ома. — Если вы захотите расспросить меня еще о чем-нибудь, звоните, не стесняйтесь.
— Я так и сделаю. Большое спасибо.
Она проводила его до двери. Он бросил последний взгляд на золотое распятие, вновь поблагодарил ее и вышел наружу.
— Мистер Салливан?
Он обернулся. Лицо Терри виднелось сквозь проволочную сетку.
— Я буду молиться за вас и Сару.
Майк ехал домой, когда ему позвонил Меррик — легок на помине! — и предложил встретиться.