Прикоснись ко мне своей любовью
И открой мне мое истинное имя.
Никита так грохнул подносом о стол, что я вздрогнула. Он на мгновение замер, сделав вид, что не на шутку напуган, вытаращив глаза в притворном ужасе.
— Ты не находишь, что для полноты ощущений, здесь не хватает гроба? — спросил он, усаживаясь напротив. — Держи, твой кофе… Рассказывай, что там в прокуратуре…
Пока Никита алчно поедал свой обед, я во всех подробностях поведала об истории с уходом из дома, телефонным звонком, визитом в прокуратуру и противной следовательнице. Никита мрачнел, и вскоре вообще отодвинул тарелку с недоеденной пиццой. Туча за окном ощетинилась молнией. Гром жахнул так, что на столах жалобно зазвенели чашки и ложечки. В стекла затарабанили тугие капли. Официантка на мгновение появилась в зале и, одарив посетителей никем не замеченной дежурной улыбкой, исчезла.
— Дурацкая какая-то история, — пожал плечами Никита. — Зачем он тебе вообще звонил? Почему тебе? Ты не испугалась?
— Тогда нет, — пожала плечами я. — Мало ли придурков трезвонит? В журнале под моей рубрикой есть фото, так что узнать телефон особого труда не составит. Секретарша у нас — дура, раздает личные телефоны направо и налево. А уже потом, после визита к этой стерве Земельцевой на меня как-то накатило… Представляешь, одна, в чужой квартире, а тут какой то урод названивает… Нет, я сразу к мужу под крылышку вернулась.
— А что Валера? — хитро прищурился Никита.
— Да рад был по уши. Конечно, форс держал, ведь я была холодна и неприветлива, но, знаешь, лучше дома с ним, чем одной неизвестно где.
— Он уже знает?
— Что ты! Узнает — увезет к черту на рога, запрет в избушке без окон и дверей, прикует к кровати… — (Никита мечтательно закатил глаза) — …ну и всякое такое… Хватит корчить рожи! Ты-то сам в прокуратуре был?
— Был, — вздохнул Никита. — И алиби у меня дохленькое. Я ж по районам мотался, по дороге движок сдох. Пришлось ночевать под кустами. Ну, не совсем под… Я на станции техобслуживания жил два дня, в гостинице. Они, конечно, может, и вспомнят, но эта грымза всем своим видом дала понять, что ни одному моему слову не верит. Я для нее — подозреваемый номер один.
— Откуда она вообще взялась? — возмутилась я. — Мы вроде "важняков" всех знаем. Я так думаю, она откуда-то с района к нам перевелась. Миронов с тобой не разговаривал еще?
— Нет, завтра к нему схожу. Я и не знал, что это его дело. Он на трупе был что ли?
— Я так поняла — да. Он мне звонил. И был совсем не рад слышать.
Никита глубоко задумался. Я помешивала свой остывший кофе. В зале было темно. За дальним столиком разместилась вошедшая парочка существ формата эмо: неопределенного пола, одинаково утыканные серьгами, цепочками, с густо подведенными глазами и рваными стрижками, с торчащими под невероятными углами волосами. Парочка, скосив на нас подозрительные взгляды, все же решила не опасаться за свое барахло. Оставив на диванчиках свои необъятные рюкзаки-мешки с изображением Курта Коббейна, удалились в зал с легкой пародией на шведский стол.
— Тыртычную ты откуда знал? — спросила я. Никита поморщился.
— Да встречались мы. Не очень долго, правда. Очень уж она была прилипчивая и доставучая. Правда, что характерно, если хотелось поразвлечься, никаких проблем не было. Всегда готова, на все согласна. В любви признавалась… Но, думаю, не только мне. В общем, среднестатистическая сучка с постоянной течкой. Такие вещи иной раз вытворяла… ну, тебе это лучше не знать, а то плохому научишься.
— Земельцева мне какие-то странные вопросы задавала, — хмуро перебила я. — Где я была двадцатого мая и одиннадцатого июня.
— Почему?
— Откуда я знаю? Наверное, не просто так. Может, в это время тоже что-то происходило. Не нравится она мне. Стервозная, взгляд неприятный, как у волчицы. Ты попробуй узнать, откуда она взялась? Все-таки у тебя больше связей в околокриминальных кругах.
— Попробую, — кивнул Никита. — А что с подпиской? Ты теперь невыездная?
— Да конечно, — фыркнула я. — Когда прокурор зашел, она эту подписку прожевала и проглотила. Она же не знала, что Егор с Валеркой периодически рыбачат и охотятся. Так что вышла я на свободу с чистой совестью.
На экране появилась рыжеволосая французская бестия. Ее тихий голос был почти неразличим на фоне агрессивной музыки. Она шагала по выжженной земле, наблюдая, как волки терзают окровавленную тушу. Ее развевающееся балахонистое платье из простой холстины стелилось по земле. Глаза (о, эти карие с красноватым отливом глаза, так похожие на очи подстреленного олененка) натолкнулись на ужасную картину: ее любимый изменял ей с красавицей блондинкой…
Я все еще не могу понять,
Почему мои пальцы в крови,
Спи спокойно, я тебя уверяю,
Я буду наблюдать твое погребение, моя любовь…
— Тебя подбросить? — спросил Никита. — Или ты на работу?
— Да какая тут работа, — отмахнулась я. — Домой поеду. Валерка в командировку умотал. Даст бог не проведает, что тут творится.
— Юль, — нерешительно выдохнул Никита и невольно коснулся шрама на голове, скрытого волосами, — а ты не думаешь, что это… ну, отголоски той… истории?
— Надеюсь, что нет, — нерадостно ответила я. — Иначе несладко нам придется. Может, это все-таки случайный псих? И звонил он совсем не мне?
— Ты сама в это веришь? — хмыкнул Никита.
— Не верю. Но думать об этом сейчас не хочу.
Кирилл
Из спальни доносились приглушенные рыдания. Я чувствовал себя неуютно, но ничего поделать не мог. Приносить плохие известия в дом всегда тяжело. Сообщать о смерти — вдвойне тяжелее. А уж говорить, что любимый человек был зверски убит — просто невозможно. Но деваться некуда. Вот и сегодня мне пришлось посетить дом Маши Тыртычной. Поговорить с родными в привычной казенной обстановке не получилось, и я отправился к Маше домой. Вот только разговора не получилось и тут. В небольшой двухкомнатной квартире меня встретила полная, заплаканная женщина, которую я поначалу принял за мать. Оказалось, это не так.
— Маруся мне племянница, — странно дергая носом, объяснила женщина, представившаяся Полиной Викторовной. — Мать у нее еще пятнадцать лет назад под поезд попала, пьяная была конечно… Ой, простите, я не могу…
Полина вскочила с места и унеслась в другую комнату, откуда донеслись стоны и всхлипывания. Я поежился.
Кухонька, где я сидел, была крохотной, как во всех пятиэтажках, построенных с благословления Никиты Сергеевича. Здесь не пахло особым достатком. Мебель была простецкой, электрический чайник на столе самой дешевой модели, сделанной энергичными и предприимчивыми китайцами. На столе в имитирующей хрусталь пластиковой вазочке красовались несколько конфет и печеньиц. От стен, у самого потолка, отставали обои, кран плевался каплями, а линолеум на полу был стерт и обломан по краям. В квартире нестерпимо воняло кошачьей мочой.