Каждый год, каждую дату она мысленно сверяла с жизнью своего сына.
«Сегодня Боре годик… С днем рождения, малыш!..», «Москву бомбят… Борю, наверно, увезли в безопасное место…», «С Днем Победы, мой мальчик… Пусть небо над тобой всегда будет мирным и солнечным…», «Хочу, чтобы ты никогда не увидел кровь, чтобы тебе никогда не пришлось убивать…», «Мой любимый первоклассник! Учись прилежно и будь таким же умным, как твой отец…», «Боренька, интересно, какие у тебя таланты? Может быть, ты станешь врачом? Или художником? А может, писателем?..», «Нашел ли ты свою первую любовь? Любовь, мой мальчик, – это самое главное и самое прекрасное чувство на свете…», «Я люблю тебя…», «Боря, когда-нибудь ты узнаешь, что ты – наследник рода Липгардтов…», «Боренька, это я, твоя мама. Я никогда не забывала о тебе… Я живу ожиданием нашей встречи. Уже скоро… Потерпи еще чуть-чуть, мой хороший».Весной 1956 года Мила вышла из вагона на перрон Казанского вокзала в Москве.
Весело дзинькнул на повороте трамвай 7-го маршрута и, громыхая, покатил под мост, мимо гостиничной высотки, по Каланчевке, по переулку, названному Безбожным, – на Мещанскую улицу.
Мила ехала по адресу, который она знала наизусть, – туда, где семнадцать лет назад находился детский дом имени Эрнста Тельмана.
– Садитесь, бабушка, – услышала она над самым ухом и вздрогнула.
Девочка-пионерка с двумя озорными косичками смотрела на нее сочувственно и вместе с тем равнодушно.
Мила совсем забыла, что к своим сорока трем годам превратилась в старуху. Ее когда-то прекрасные волосы стали совершенно седыми, а на лице лежала печать усталости и горя.
– Спасибо, девочка, – вздохнула она. – Я насиделась…Из детского дома ее направили в районный отдел образования, а оттуда – в Государственный архив.
Вечером того же дня она снова была на Казанском вокзале. Без труда купив билет до Ташкента, она присела на лавочку в зале ожидания и посмотрела на часы. До отбытия поезда оставалось еще пять часов. Она спокойно могла прямо сейчас выйти на площадь, нырнуть в метро и через двадцать минут быть на станции «Проспект Маркса». Угловой дом, от которого берет свое начало улица Горького, наверное, и сейчас привечает гостей, знакомит влюбленных, чарует и соединяет сердца. А может, и разлучает навсегда.
Еще в лагере Мила сотни раз представляла себе, как придет в «Националь», посидит за столиком в кафе на первом этаже, потягивая игристое вино, поднимется в 215-й номер и небрежно объяснит удивленным постояльцам: «Здесь находится фамильная реликвия моей семьи…», потом пройдет несколько метров по коридору, остановится перед дверью с тремя проклятыми двойками и…
…Мила так и просидела все пять часов на деревянной скамье в зале ожидания Казанского вокзала.В Ташкенте она первым делом отправилась в горисполком. Оттуда – в районный хокимият .
Спустя два дня Мила разыскала семью Максуда Хаитова.
На третьем этаже кирпичного дома ее встретил седой, но еще крепкий мужчина с загорелым лицом и грустными, добрыми глазами. Он внимательно выслушал историю несчастной женщины и даже несколько раз прослезился. Потом встал из-за стола, подошел к окну и вздохнул:
– Боюсь, мне нечем вас обрадовать… А я так бы этого хотел.Мила сидела за столом оглушенная, уронив руки и сгорбившись. Жизнь кончилась. То, что поддерживало и грело ее все эти мучительные годы, что не давало замерзнуть в снегу и увязнуть в болотистом лесу, что заставляло подниматься даже тогда, когда не было сил, – оказалось потерянным безвозвратно. Ее сын, ее Борис, – плод единственной, настоящей любви, – погиб восемь лет назад глупой, нелепой, случайной смертью. Почему она не почувствовала это там, в лагере? Почему не проснулась среди ночи от боли в сердце? Почему он не пришел к ней во сне, как приходил Вадим?
– Знаете что, – нарушил молчание Максуд, – поговорите с моей дочкой Галинкой. Она живет с мужем недалеко отсюда.
– С Галинкой? – рассеянно переспросила Мила.
– Да. Она была последняя, кто видел Борю… живым. А он ее очень любил. Даже, наверное, больше, чем брат.На следующее утро Мила отправилась на другой конец города по адресу, который ей дал Максуд. Она долго петляла по извилистым улочкам, уступая дорогу запряженным в телеги осликам и снующим велосипедистам.
Дом Галинки оказался самым последним в ряду деревянных, невысоких домов, окруженных плетеной оградой. Она поднялась по скрипучему крыльцу и постучалась.
Дверь открыл светловолосый мужчина приятной наружности во фланелевой рубашке и тренировочных штанах.
– Вам кого? – спросил он, удивленно рассматривая незнакомую седую женщину.
– Мне Галину, – ответила Мила и добавила: – Если можно…
– Можно! Отчего же нельзя? – жизнерадостно кивнул мужчина и, обернувшись, крикнул в глубину дома: – Галинка! К тебе какая-то бабушка пришла!
Через секунду появилась и сама Галинка. Одной рукой она прижимала к себе туго спеленутого младенца, а другой деловито встряхивала бутылочку с молочной смесью.Обе женщины сидели за столом и плакали. Мужчина виновато ходил из угла в угол, пытаясь укачать на руках раскричавшегося ребенка.
– Как это случилось? – спросила Мила, вытирая платком глаза.
Галинка вздохнула.
– В сорок восьмом году, это был, кажется февраль, да, Миша? – Она повернулась к мужу.
Тот мрачно кивнул.
– В феврале сорок восьмого, – продолжала Галинка, – я как-то взяла Борю с собой на ночное дежурство. Я работала тогда медсестрой в районной больнице… Знаете, я нередко брала мальчика на работу. Он никогда никому не мешал. Сидел и читал в сторонке… Он любил читать. И вот… среди ночи он вдруг вбежал ко мне в процедурную. Нет, простите, не в процедурную. Это был кабинет врача. Твой кабинет это был, да, Миша?
Муж снова кивнул.
– А там… – Галинка запнулась. – Словом… Может, это и неправильно было… И даже говорить неловко… Но мы там были с Мишей. Вдвоем…
Она вдруг замолчала.
– А Борис? – спросила Мила.
– А Борис… – Галинка округлила глаза. – Он был какой-то… Будто с ним что-то стряслось… что-то произошло ужасное. Он был не в себе. Ворвался в кабинет. А потом… произошло вообще невообразимое. Он схватил со стола ножницы… знаете, такие, сестринские, с длинными лезвиями… И закричал: «Вот он – крест!» Мы потом, уже позже догадались… Знаете, ножницы, когда раскрыты, они на крест похожи… Я не знаю, что с ним произошло тогда. Это помешательство… Крест какой-то… А Боря ударил ножницами Мишу в ногу. Сильно поранил. Даже шрамик остался. Ну, кровь потекла, ясное дело…
– А Борис? – спросила Мила.
– А Боря убежал. – Галинка закрыла ладонью глаза, вспоминая то страшное рассветное утро. – Так быстро… Я ничего не успела даже сообразить! Только к окну подскочила и увидела, как он бежит по темной улице… падает… опять бежит. Он оглянулся один раз. И увидел меня! Могу поклясться – он увидел меня в окне!