— Спасибо, брат Гудмундур. Мне приятно находиться здесь с вами…
— Я должен вас предупредить, что у отца Френдли югославский… как правильно сказать?
— Акцент.
— Да. У него югославский акцент, потому что он проповедовал там слово Божье во времена, когда страной еще правили коммунисты. Аллилуйя.
Вскинув руки вверх, он едва не заезжает мне в ухо, но я успеваю сделать шаг в сторону. Мы стоим за белой кафедрой, сзади — синий занавес, впереди — доморощенная студия. Я насчитываю в ней пять человек. Один за камерой, улыбающаяся Сикридер в дверях и аудитория из трех прихожан, чьи души мне предстоит спасти.
— Коммунисты не веруют в Бога, отец Френдли?
— Нет. Тут вы совершенно правы, брат Гудмундур. Вот почему их больше не существует.
— Ну, кое-где их еще можно найти и сегодня. — На лице моего благочестивого друга появляется чудаковатая улыбочка. Так улыбаются не слишком умные люди, желающие продемонстрировать свой ум. В общем, умора. Я беру себя в руки, чтобы не расхохотаться, и продолжаю:
— Это так. Но они затаились! Они затаились во мраке своего безбожного существования! — Я завожусь, как человек, одержимый слепой верой. — Ибо они не смеют выйти к свету! К свету Божьему! К свету праведности! Этому благодатному свету! Мы находимся в Исландии, на острове света, где он сияет милостью Всевышнего днем и ночью. Господь освещает ночь. Он превращает ее в день. Скажу так: вы счастливый, счастливейший народ. Вы живете в вотчине Создателя. Сотворенной его руками. Аллилуйя.
Что за хрень я несу? Язык меня уже не слушается.
— Вы правы, отец Френдли. Может, вы нам расскажете о своем подвижническом труде в Югославии? Это было еще до войны?
— До войны, когда товарищ Тито был президентом всей Югославии, в которую входили страны, известные сегодня как Хорватия, Словения, Босния и Герцеговина и другие.
Совсем охренел. Френдли было пятнадцать лет, когда умер Тито.
— Это были времена диктатуры и репрессий. Мой отец… Всеблагой отец направил меня туда, чтобы там, на темных улицах, я отыскал души тех, кто желал открыть свои сердца божественному свету. Нам приходилось скрывать свои убеждения, и порой язык наш предавал веру, свято хранимую в наших сердцах, чтобы только выжить. В этом смысле мы были такими же секретными агентами, как… как Джеймс Бонд… или Рэй Лиотта в фильме „Славные парни“…
Тут я, кажется, вышел из образа.
— Может быть, как первые последователи Иисуса Христа? — подсказывает мне ведущий.
— Да! Именно. Спасибо, брат Гудмундур. Мы были как апостолы. Скрывались. Проявляли осмотрительность. Но мы не ведали сомнений. Господь указывал нам путь. Он был… он был тем фонариком, который помогал нам блуждать по улицам погруженной во мрак страны.
— Вы тогда были еще совсем юный? Американский подросток?
— Э… Да. Точно. Юный Дэвид… паренек из Вены, штат Вирджиния. За каким чертом меня понесло в старушку Европу? Я… меня послали миссионером. Я ведь… В Америке я был уличным подростком… у нас говорят, мешком с дерьмом… самая настоящая шпана. Вместо того чтобы делать уроки, я грабил магазины и наяривал девок.
На лице Гудмундура застывает улыбка. Мне надо выбирать выражения.
— Правда, исключительно в миссионерской позе.
Бля. Это хмель. Еще зачем-то скалю зубы. Старушенция в первом ряду зажмуривается.
— Извините. Вот… вот вам история. Я… Однажды я вместе с двумя дружками грабанул местную церковь. Мы забрали подсвечники, потиры и все такое. Я уходил последним, так как уже тогда был, как сами изволите видеть, не худенький.
Я вижу, как Сикридер тихо посмеивается.
— Так вот, мои дружки выбежали на улицу, и вдруг церковь вся озарилась, и я услышал громовой голос: „Ты можешь унести все серебро, брат Иуда, но оно не спасет твою душу!“ Я не осмелился обернуться. На мгновение я застыл, а затем опрометью выбежал в темноту. Мне удалось убежать, но только не от этих слов. Они возвращались ко мне снова и снова. Может, потому, что я точно не знал, кто их… изрек. Голос был низкий… очень низкий мужской голос, и я решил, что это был сам Господь. „Но оно не спасет твою душу!“ Дни напролет эти слова жгли меня изнутри. В конце концов я вернулся в церковь с подсвечниками… и всем остальным. Я положил украденное на скамью и уже собирался убежать, когда снова услышал голос. Это был приходской священник. У нас состоялся большой разговор. А через полгода я уже проповедовал слово Божье на улицах Сараево. Вооруженный фонариком.
Я улыбаюсь. Моя история попала точно в цель. Отец Френдли был бы мною доволен.
— Аллилуйя! Слава в вышних. Аллилуйя! — восклицает мой исландский коллега. — Сразу вспоминается апостол Павел, святой Павел. Вы прошли через такое же испытание. Вы ослепли?
— Что?
— Вы тоже ослепли, когда вас осиял свет с неба?
— В… Вы хотите сказать, в церкви? О да. Совершенно. То есть совершенно ослеп. Почему я и остановился.
Опять передо мной лось. Открытый рот, сияющие глаза. Гудмундур глядит на меня так, словно я только что раздвинул воды Атлантики до самых Канарских островов, дабы его народ устремился туда на отдых. Он кладет мне на темя ладонь, как будто собирается окрестить, и его английский неожиданно поднимается на новую ступень:
— Благослови Господь вашу душу, брат. Аллилуйя и аминь. С нами живой Бог. Аллилуйя! Слава вам, отец Френдли, ибо вы помазанник Божий. Ваша душа спасена! — Он снимает ладонь с моего лысого черепа и обращается в камеру: — Слушайте же: история апостола Павла, глава девятая из Деяний апостолов… она повествует о Савле из рода Левитов, простом человеке из города Тарс, который был гонителем новой веры на службе Рима. И вот его послали в Дамаск, чтобы он сверзал христиан…
— Вязал, — спешит его поправить ваш покорный слуга, вдруг заделавшийся экспертом по Библии.
— …чтобы он вязал христиан и привел их в Иерусалим. Но когда он приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба, и он услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Савл спросил: кто ты? А голос сказал: Я Господь. И велел ему Господь не преследовать христиан, и Савл несколько дней ничего не видел, пока Господь не прислал к нему Ананию. И пришел Анания, чтобы он прозрел. И стал Савл Павлом. И вчерашний гонитель стал вторым человеком в Церкви Божьей на земле. Иисус был первым, а Павел вторым. Аллилуйя! Именно он написал значительную часть этой книги!
Гудмундур поднимает над головой Библию в черной обложке.
— Он написал значительную часть священной книги, этой книги книг, Слова Господня. Его душа была спасена. Он сделался святым. Аллилуйя!
— Аллилуйя! — вторю я ему. От души. Это все пиво.
Лучшее, что было на той войне, — это ночлег под открытым небом. В Динарских горах. Будила нас кукушка. Хоть я ни разу ее не видел, но поднимала она нас регулярно до рассвета, на нашей территории. Сербы же продолжали спать за ближними холмами. Лежебоки хреновы. Раньше восьми бой не начинали. Вот кого мы должны благодарить за эти великолепные утра. Тихие солнечные утра и лучший в мире завтрак: кофе простого лесоруба и домашний хлеб. Мы ели молча, пока первые лучи понемногу размягчали замерзшее за ночь масло.