Типичный стрип-клуб. Как в Майами. Или в Мюнхене.
Гуд-Ни знакомит нас с владельцем, своим хорошим другом, круглолицым Августом, больше известным как Бабуля Густи. Он и вправду мог бы сойти за счастливую бабушку: разгуливает туда-сюда с колыхающимся брюхом и дрожащим от радостного смеха двойным подбородком — ни дать ни взять желе на летающей тарелке. При весьма густой темной шевелюре щеки у него лишены каких-либо признаков растительности. Ну и вместо носа розоватый камушек.
Из Бабули получился бы отличный исполнитель танца живота, кто бы сомневался.
Пока он/она уходит за меню, наш предводитель объясняет происхождение клички: на исландском Goosty Granny значит Тощий Густи. Я недоумеваю по поводу существования такого заведения в Стране Свободной От Проституции, и некоторые поляки со мной соглашаются. Тут возвращается владелец с винной картой, и Гуд-Ни ему говорит: мы, мол, даже не подозревали, что в Исландии существуют подобные места.
— Так их и нет! — рокочет-хохочет Густи, тряся своим аппетитным хозяйством. — Их нет!
В меню указаны только мясные блюда. Сырые телеса, слегка зажаренные телеса, по-прибалтийски, по-чешски, по-русски. Цены высоки, как шест в центре сцены, но наш толстый друг делает для людей Гуд-Ни 50-процентную скидку.
— Вы ее заслужили! Вы строите новую Исландию! — восклицает он. Щеки красные, глаза сияют.
— Есть черная? — интересуется Балатов.
— Черная русская? — хохочет Густи и вдруг, осекшись, щелкает в воздухе пальцами.
Стройненькая карибская принцесса, жемчужноглазая девушка пятого дня, выходит из угла, темного, как ее кожа, и наш черноморец тут же заказывает бутылку шампанского. Я же беру большую кружку пива у стойки бара и наблюдаю оттуда за разбредшимися товарищами, каждый из которых по-своему пестует свое сексуальное одиночество.
Зазвучала новая песня. „Здесь стало как-то жарко, / Не хочешь ли раздеться?“ Старый хит Келли. Или Нелли. Может, даже Белли. Залезая языком в дырку, оставшуюся после выбитого зуба, я поглядываю на танцовщицу. Та срывает свои стринги, и миру является… жалкий кактус. Поколение „Жилетта“ превратило секс в какую-то хирургическую операцию. Я мысленно говорю „Скал!“ всем своим волосатым королевам и вспоминаю чернющие влажные джунгли моей Муниты. „Кто-то должен думать об озонном слое!“ — любила она шутить.
Похожая на нее девица подходит ко мне и на плохом английском спрашивает, нельзя ли „меня выпить“. Звать ее Ангелкой, это при ее-то цыганистой внешности. Ангелка, толстогубая смуглая мать двух здоровых сисек, свой маленький росточек поправила с помощью высоченных каблуков. Она, конечно, являет собой жалкую копию Муниты — девушка шестого дня, мысленно определяет ее старина Токсич, — но, по крайней мере, голова у нее не отделена от туловища. Чтобы потянуть время, я поддерживаю ее щебетанье на тему ее свежих впечатлений о Коп-Воре, а сам не свожу глаз с девушки третьего дня, красавицы-латышки по ту сторону барной стойки. Ее удивительная схожесть с Ган заставляет меня поежиться.
Вечная история.
Вспомнив про Густи и его щедрое предложение, я спрашиваю у смуглой Ангелки, могу ли я удвоить порцию. Можешь, отвечает она и подмигивает латышской Ган. Та подходит в своем синем сатиновом платье, с чувственной улыбкой, обнажающей мощные скобки на зубах, сработанные на славу балтийскими мастерами. За это мне могли бы дать дополнительный дисконт, но я уже и так получил 50 % скидки. Я выкладываю на барную стойку свою новенькую кредитную карточку, подаренную Торчером (и обеспеченную за счет церковных пожертвований кассирш, работающих в разных супермаркетах в поте лица своего), и наблюдаю за тем, как официантка, совсем недавно завязавшая со стриптизом, судя по вываливающейся из выреза груди, облегчает мой баланс на сумму, равную двухмесячной ренте в отеле „Ударный труд“, в обмен на бутылку, сулящую двадцать минут двойного удовольствия. Не удивлюсь, если это самое дорогое вино в истории человечества.
Я иду за четырьмя высокими шпильками вдоль занавешенных кабинок. В одной из них Балатов изо всех сил торгуется за последнюю каплю черного шампанского, готовый за нее отдать свой последний „крем для битья“. Чем глубже пещера, тем темнее, однако музыка тише не становится. Пришло время Бейонс. Она поет вместе с Джей-Зи. „От любви без ума“.
В конце коридора Ангелка открывает шторку, и мы оказываемся в довольно откровенном интимном пространстве: уютненьная кушетка и здоровая коробка „клинекса“. Блондинка, назвавшаяся Инной, бесшумно открывает бутылку и разливает вино по бокалам: три струи, равные трехмесячному заработку моей матери за проведенные на ногах шесть дней в неделю, по десять часов в день, в скобяной лавке города Сплита, где она делает для клиентов дубликаты ключей, а еще по-тихому выносит им заветные патроны 765-го калибра, надежно ею припрятанные.
Пожалуй, надо бы ей сказать о моем духовном перерождении.
Я падаю в кресло. Ангелка начинает совершать телодвижения, пока Инна, присев рядом, массирует мое колено. Не иначе как выполняет приказ Гуд-Ни. Чувствуется, стриптизерша тоскует по своему шесту, как прыгунья по своему. Но кто ж станет возражать против танца без шеста, ежели с раздеванием? Уж точно не я, хотя на моего парня в штанах это не производит впечатления. Где стоячая овация? Есть повод для беспокойства. Я покупаю ему самую дорогую девушку из всех, с кем ему доводилось иметь дело, и первый для него „сэндвич“ за несколько лет, так что, будь любезен, соответствуй. Мое сердце кровью обливается при мысли о трудолюбивых кассиршах, щедрых прихожанках церкви преподобного Торчера. Их пожертвования не должны пропасть даром, слышишь?
На парня в штанах эти аргументы не производят должного впечатления.
Не понимаю. Прежде мой стяг взлетал на флагшток при одном только приближении женского батальона, а сейчас это превращается в изнурительную работу. Вот к чему приводит чтение Библии. Я вызываю эскадрон поддержки, элитные клетки головного мозга, и с помощью фантазии, а также еще одного шипучего бокала мне удается трансформировать этих девиц в Ган и Муниту, вполне сносные пиратские копии.
Но вот, после того как смуглянка выпускает наружу своих близняшек, а блондинка стягивает с себя платье, под которым обнаруживается ладная фигурка а-ля Ган в бесподобном нижнем белье, я вдруг чувствую, что флаг наконец пополз вверх. Я встаю с кресла и проделываю медленные па с моими партнершами. Вид возродившегося в вере киллера, танцующего под Бейонс, вызывает у них ободряющую улыбку, а Ган даже начинает поощрительно поглаживать моего молодца через штаны. Неожиданная подмога со стороны Латвии срабатывает безотказно, и только одно вызывает у меня тревогу: эти скобки на зубах. Выглядят они устрашающе. Тут и до физического увечья недалёко. То ли желая проверить их остроту, то ли „поплыв“ от этой ловкой ручки и внешнего сходства с моей снежной королевой, а может, игристое вино на меня так подействовало, но я вдруг предпринимаю попытку поцеловать в губы блондиночку.
Тоже мне, блин, святой отец в борделе.
Она мгновенно уворачивается и убирает руку с моей поганой ширинки. Это как пощечина. По старой привычке я хватаюсь за свою полуавтоматическую игрушку, решающую все проблемы, но, разумеется, ничего не нахожу, и мне остается лишь покинуть помещение.