Ольга подходила к воротам, когда из припаркованной прямо на тротуаре машины вышли двое в черных кожанках поверх спортивных костюмов и вразвалочку пошли к ней. Ольга их уже видела, этих бритых парней. Тот, что повыше, в день, когда впервые повеяло бедой, курил во дворе сервиса, а потом затоптал окурок на клумбе.

Собственно, Ольга сразу поняла, что гориллы ждут именно ее, но все равно попыталась обойти их, не заметить – глаза в землю, ничего не вижу, ничего не слышу, я не я, и лошадь не моя, как говорила мама.

Низенький взял ее под локоток:

– Ольга Михайловна? Поговорить бы.

– О чем? – Голос противно зазвенел.

– Об общих делах.

Главное – не паниковать. Сохранять спокойствие. Сейчас день, мы на улице, они ничего не посмеют мне сделать.

– У нас нет общих дел. Я вас в первый раз вижу!

Низенький ухмыльнулся:

– Не разочаровывайте нас, Ольга Михайловна. Вы ведь женщина умная, во всех отношениях, вразумите мужа. Ну, нехорошо, в самом деле! Ему уважаемые люди хорошее предложение сделали, а он себя ведет… неправильно. Неразумно. Да, Чапа?

Чапа лузгал семечки, привалившись к стволу дерева и уставившись на Ольгу странно прозрачными, голубыми глазами. Услышав, что к нему обращаются, Чапа медленно мотнул бритой башкой со скошенным лбом, что, по всей видимости, означало его полное согласие с напарником. На нижней губе Чапы налипла подсолнечная шелуха. Он провел языком по губам, сплюнул на тротуар.

Ольга отвернулась. Ее затрясло.

– Я не знаю, о чем вы…

– Бросьте, Ольга Михайловна! – низенький говорил с улыбочкой, тихо, почти ласково, как добрый папаша с непонятливым сынком. Сверкнули на солнце золотые фиксы на передних зубах. – И мы все знаем, и вы все знаете! Не ломайтесь. Вы, может, не понимаете, что, если ваш муж не согласится, плохо будет ему! Ну, и вам заодно с ним. А у вас семья, дети… У вас же дети! Правильно?

Что? Что он сказал? Ольга почувствовала, как руки стали липкими.

– Дети?

– Ну да! – весело кивнул низенький. – Чудесные малютки. Вы их очень любите, я знаю. Мы тоже очень любим детей. А, Чапа? Ты любишь детей?

Чапа снова сплюнул шелуху.

– Обожаю.

– Ты не хочешь, чтобы твои дети остались сиротами, а, Чапа? – Низенький продолжал улыбаться, но глаза его были жесткими, холодными.

– Не-а. Не хочу, – лениво протянул Чапа.

– А чтобы они отвечали за твои ошибки? Хочешь, Чапа?

– Я ошибок не допускаю, – сообщил Чапа и подмигнул Ольге.

– Молодец, Чапа! – Низенький кивнул в сторону напарника, как бы призывая Ольгу в свидетели, что тот большой молодец. – Вот видите, Ольга Михайловна, он никаких ошибок не допускает, зато с его детьми все в порядке. Если вы уговорите мужа, с вашими тоже все будет в порядке!

К горлу подкатила тошнота, живот скрутило. Ольга прикрыла глаза, и в голове тут же нарисовалась до жути реальная и выпуклая картинка: Чапа, все с тем же скучающим видом, держит за ворот Машку, смотрит на нее своими прозрачными глазами, сплевывает шелуху, достает нож… Она задышала, как рыба на берегу:

– Вы… Вы не посмеете…

Низенький наклонился к ней, обнял за плечи и зашептал прямо в ухо:

– Мальчик у вас, Ольга Михайловна, такой славный. Такой замечательный, домашний мальчик Миша. И девочка, конечно, тоже! Поберегите их, Ольга Михайловна! А теперь бегите, бегите, небось заждалась Машенька-то!

Он наконец выпустил Ольгу, и она, торопясь и спотыкаясь, кинулась в ворота, не оглядываясь.

Детей в тот же вечер забрал свекор. Без них в доме стало совсем пусто, как будто всю жизнь из их прежде уютного теплого и веселого дома вынули, одна видимость осталась. Вещи были на своих местах, и разноцветные чашки по-прежнему стояли в кухне на полке, и покрывало с маками на кровати, и веселые голубые шторы на окнах. Но все краски разом как бы поблекли, и с порога чувствовалось – в доме неладно.

* * *

Ольга разговаривала со свекровью, когда щелкнул замок входной двери. Свекровь отчитывалась за день: Машенька хорошо покушала, в садике ей наказали выучить стихотворение, и они с дедом учили целый вечер, Миша пошел на двор погулять, все нормально, из окна его видно, нет, горло не болит… Трубку детям дать? А зачем? Машенька сейчас в постели уже, а Мишку, что ли, со двора звать?

– Светлана Петровна, по математике у Мишки как? У него там проблемы были. – Ольга высунулась из кухни в прихожую, тихо охнула и прикрыла рот ладошкой. – Извините, я вам перезвоню… Да-да, Стас пришел. Я перезвоню!

Она швырнула трубку и кинулась к мужу.

Стас сгорбившись сидел на пуфике, стягивал ботинок, скривившись, а лицо и куртка – все было в крови. Глаз заплыл, подбородок, нос – сплошное месиво…

Главное – не плакать. Стас ненавидит, когда она пугается и плачет. Плакать сейчас нельзя.

– С-суки… – процедил муж и скинул наконец ботинок.

Что ж она стоит-то? Ольга бросилась к нему через тесную прихожую, обняла. Стас тут же сморщился от боли, цыкнул языком, зашипел, как кот.

– Тихо…

– Больно, Стасенька?

– Ничего, нормально… С-суки… Слава богу, зубы целы, кажется.

Скинул куртку ей на руки, пошел в ванную.

Пока Стас стоял, наклонившись над раковиной, Ольга маялась в дверях с полотенцем наготове. Вода в раковине была вся красная, как будто свеклу мыли.

«Это не свекла, это кровь», – подумала она, тупо уставившись на розовое в раковине. Ольга никогда раньше не видела столько крови.

Потом, подавая ужин, она все косилась на Стаса, ждала, чтобы он заговорил, боялась спрашивать. После того как муж промыл раны и Ольга смазала их перекисью, оказалось, все не так страшно, как выглядело поначалу. Губа была разбита, щека заплыла и почти закрыла глаз, нос распух, но Стас сказал, что, кажется, он не сломан, и в трампункт ехать отказался. Взял из морозилки пакет со льдом, приложил к переносице и сидел так, пока она разогревала мясо.

– Как ты, Стася?

– Ниче, жить буду.

– Тебя убить хотели? – Ольга принялась собирать тарелки. Руки у нее тряслись.

– Хотели бы – убили. А это так… Предупредительный выстрел был…