– Е-мое! Ну, Кудряшова, у тебе не рука, а лом чугунный! Дверью человеку по лбу залепить! Это ж думать надо!

– Да ладно, – отмахнулась Надежда. – У тебя лоб небось тоже чугунный, ничего с ним не станется!

И кинулась догонять Ольгу, которая уже неслась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

В трубке трещало. На пороге каптерки толкались вахтер с Надеждой. Вахтер забыл про ушибленный лоб и жадно тянул шею, чтобы не пропустить чего интересного. Не каждый день в общежитие среди ночи из самой Москвы звонят!

– Алло! Алло! Слушаю! – Ольга почти кричала.

– Громова Ольга Михайловна?

– Да! Это я!

– Это вас беспокоит рекламное агентство «Солнечный ветер».

– Какой Петер? Вас плохо слышно!

– Вы отправляли к нам на конкурс свои работы?

– На какой конкурс?..

Надежда протиснулась в каптерку, зашипела Ольге в свободное ухо:

– Конкурс, конкурс. «Морской прибой»!

– Вы меня слышите? Это агентство «Солнечный ветер»! Вы отправляли рисунки к нам на конкурс?

Надежда энергично затрясла головой, вырвала у ничего не соображающей и одуревшей от всего этого гама, крика и треска в трубке Ольги телефон:

– Да, да, отправляла, отправляла! Слышите? Да, это мы, и мы отправляли! Але!.. Да! Что? Наши работы на конкурсе первое место получили? Да, сможем приехать, сможем! Да, пишу телефон! Сейчас! Оля! Ручку дайте мне!

Вахтер сунул Надежде в руку огрызок карандаша.

– Да, да, пишу! – И она быстро принялась записывать на уголке газеты, которую вахтер читал на сон грядущий. – Гостиницу закажете, ага… Двадцать пятого награждение… Поняла… А премия, премия будет? Ага… А сколько?

Услышав сколько, Надежда подскочила, округлила глаза и прикрыла рот ладошкой.

– Ну что там? Что? – Ольга потянула трубку к себе.

– Твои рисунки выиграли первую премию! Три! Тысячи! Долларов! Да! Это я не вам!

– Сколько-о?

– Три тысячи! Долларов! Нет-нет, я вас слышу! Нет! Не надо нам на счет ничего переводить! Да, мы желаем денежки получить в руки! В руки, говорю! Ага! Да, мы точно будем! Да! Сто процентов!

В трубке запищали короткие гудки. Надежда прижала телефон к груди и заорала во весь голос:

– Три! Тысячи! Долларов! Двадцать! Пятого! Числа! В Москве! Первая! Премия!

Исчерпав на этом запас сил, она плюхнулась на стул. Стул, не выдержав такой экспрессии, жалобно скрипнул, хрупнул ножками и рухнул на пол, увлекая за собой Надежду.

…Потом они сидели на Ольгиной кровати, накрывшись вдвоем одним одеялом, и пили валокардин.

– Ты выпей, выпей! – уговаривала Надежда, пихая Ольге рюмку с вонючей жидкостью. – Фу, я-то уж хлопнула, гадость какая, валокордин этот! Как его люди пьют, хуже водки! Да выпей, говорю!

– Не хочу, не надо! – отнекивалась Ольга. – Зачем мне валокордин, я же не сердечница!

– Как зачем! А для успокоения нервов! Дай я тогда еще тяпну!

– Да ладно уж, я тоже тяпну! Спасибо тебе, Надь. Когда ты им рисунки-то послала?!

– Да как объявление в газете прочитала, так и послала. А что, думаю? У нас тут гениальный художник пропадает! Может, он второй… как его, господи! На батон похоже!..

– На что?

Ольга выпила валокордину, скривилась. Надежда сунула ей огурец:

– Ты закуси, закуси… Ну, на батон! Я передачу видела по телику. Похоже на батон, а зовут… зовут… Антуан, что ли?

– Ватто!

– Ну. Он самый! То есть ты он самый и есть! – Она накапала еще по рюмке валокордина. – Ну чего? Будем здоровы? За морской прибой, да?

– Солнечный ветер, – машинально поправила Ольга.

Впрочем, какая разница?!

* * *

Билет на проходящий до Москвы купили купейный, дорогущий. Ольга стала было отговариваться: мол, не может она себе позволить столько платить за сутки в поезде, но Надежда была непреклонна: ты, мол, у нас не кто-нибудь, а надежда отечественного изобразительного искусства, лауреат конкурса, и все такое прочее. Нечего толкаться в плацкарте со всякими непонятными гражданами. В конце концов Ольге ничего не осталось, кроме как согласиться. Ночь перед отъездом они не спали. Ольга складывала и перекладывала вещи, наглаживала парадное черное платье, оставшееся от прошлой, сытой и счастливой, дотюремной жизни. Когда-то это платье – по колено, с разрезом на боку – очень нравилось Стасу. Ольга купила его к годовщине свадьбы, четыре года назад. Стас тогда повел ее в ресторан и под столом гладил по ноге, а потом они целовались в машине и перепугались, как школьники, когда их застукала соседка, вышедшая на двор выгулять свою облезлую злую болонку. Теперь было странно об этом вспоминать. Будто бы и не с ней все было – и ресторан, и поцелуи в машине, и все эти десять лет безмятежного счастья, которое, оказывается, делили с ней и Катя, и Маша, и Зинка…

Когда платье извлекли из недр шкафа, выяснилось, что оно пообтрепалось, слиняло и болтается на Ольге, как на вешалке. Ко всему, на подоле обнаружилось застарелое жирное пятно. Но теперь, постиранное и отглаженное, платье выглядело вполне себе неплохо, не стыдно и в Москве показаться. Тем более ничего лучшего у Ольги все равно не было.

– Ты деньги на дорогу, ну, на автобус там, на мелкие расходы, в кошелек положи. А все остальные – спрячь, я тебе там специальный карман пришила, на пуговицах! – Надежда разложила перед Ольгой сложную конструкцию, при жизни бывшую панталонами. Штанины у панталон были обрезаны, а на животе, с изнанки, красовался объемистый карман. Карман действительно застегивался на пуговицы. Надежда велела панталоны, превращенные ее силами в портмоне, не снимать ни при каких обстоятельствах, пуговицы не расстегивать, деньги не доставать и никому про них не рассказывать.

– Я там еще шнурок вставила, вместо резинки. Ты завяжи крепко, на два узла…

– Да это не штаны, а просто пояс верности какой-то! – Ольга скептически оглядела панталоны. – Надь, как-то, мне кажется, это слишком – и шнурок, и карман…

– Ничего не слишком! Еще спасибо мне потом скажешь! Давай. Примерь! А я на кухню, у меня там кура в сковородке и пироги…

Пирогов Надежда напекла в дорогу целую гору. Ольга пыталась было спорить: ну куда столько, ну не съем я их.