– Как зачем?! Вы уж три дня на работу не ходите!

Нет, это просто невозможно! Он может вообще на работу не ходить, кому какое дело! Он начальство, в конце концов! Голова, поутихшая было, снова разболелась. Грозовский со стоном взялся за виски и приготовился помирать. Надежда засуетилась вокруг него, подхватила, словно медсестра раненого красноармейца:

– Давайте я вас в кроватку отведу!

– Не надо меня никуда вести!..

– Надо, надо, как же не надо! Пошли, пошли, нечего вам стоять!

– До вашего… феерического прихода я лежал, честно говоря, – сообщил Грозовский мрачно. Он попробовал сопротивляться, но сил не было.

– Вы ложитесь, ложитесь, Дмитрий Эдуардович! У вас температура, да?

Надежда довела помирающего начальника до спальни, усадила на кровать, оправила пижаму. Черт! Прелестно! Картина маслом: сестра милосердия подносит утку больному брюшным тифом!

– Послушайте… м-м-м… Надежда. Я сейчас никого не принимаю и сам с визитами не езжу. У меня грипп. Понимаете? Так что я вас умоляю…

Наивный Грозовский не знал, что умолять Надежду, равно как и спорить с ней, было занятием совершенно бессмысленным и беспощадным, не хуже знаменитого русского бунта.

– Вам, Дмитрий Эдуардович, лежать надо, – заявила она и действительно, ловко закинув его босые ноги на кровать, уложила несчастного и деморализованного Грозовского. – Вот так. В кроватке, под одеялкой!

Завхоз Кудряшова подоткнула одеяло. Грозовский чуть не взвыл от унижения и своего полного бессилия перед этой рыжей женщиной.

– Слушайте, если вы сей момент сами не уйдете, я вас выставлю, – пригрозил он.

– А у вас сил нет! – радостно сообщила Надежда.

Грозовский наконец смирился и капитулировал.

– Это точно.

– Вы лучше меня потом проработаете на общем собрании коллектива, – предложила Кудряшова. – А сейчас вам под одеялку надо. Вот, я лимончиков привезла, чаю вам сделаю. Клюквенный морс сварю. Мне мама всегда морс варила, когда я болела, я из-за этого морса придуривалась даже, что заболела.

– Придуривалась?

Какой морс? Какие лимоны? Господи, дай мне спокойно умереть. Впрочем, выяснилось, что морс – это еще не худшее из уготованных ему несчастий.

– Я вам вот носки из натуральной шерсти привезла! – Надежда вытащила из пакета жуткие серые носки, больше похожие на валенки. – Лучшее средство! На рынок за ними ездила! Сейчас чаечку попьете с таблеточкой – и сразу полегчает, вот честное слово!

Она таки притащила ему морсу – действительно вкусного, навела порядок вокруг кровати, собрала и сунула в урну бумажные платки, валявшиеся по всей комнате, и даже пыталась накормить его малиновым вареньем с ложечки. Но так низко Грозовский пасть не мог (хотя, казалось бы, куда уж ниже?). И варенье, кривясь, ел сам.

Влив в него не меньше литра морса, Надежда откинула край одеяла, всплеснула руками, увидев торчащие оттуда босые пятки:

– А носочки-то? Давайте я вам сама надену!

– Лучше бы я тихо помер, – пробормотал Грозовский.

– Боже избави! – Надежда снова всплеснула ручками. – Давайте еще чаечку. А?

Дмитрий покорно обхватил чашку обеими руками. Что за черт? Почему он ее слушается?

– Что там у нас в лавке?

Раз уж невозможно избавиться от завхоза, надо хоть видимость светской беседы создать, что ли.

– Где… что?

– На работе, где еще!

– Да ничего все, – Надежда пожала пухлым плечиком. – Ван Вейден из Амстердама звонил, благодарил. Пельмени пока на том же месте топчутся. Ксерокс новый поставили. Дарья к заказчикам ездила, которые… шоколадные.

– А у Громовой что?

– Сдвинулось с мертвой точки наконец! – Надежда явно радовалась, что у Громовой все сдвинулось. – Вчера прибежала веселая, всех построила, разогнала по местам. Она молодец, наша Ольга.

– Это я молодец, а не она, – буркнул Грозовский. В конце концов, он начальник, и он тут болеет и не намерен слушать, что кто-то другой – молодец.

– Нет, она тоже молодец, – не согласилась Надежда.

Она ни с чем не соглашается! Ей вообще, кажется, наплевать на все, что он говорит! Ему снова стало себя жалко.

– Ну что? Наденем носочки?

– Да отстаньте от меня со своими носочками! – Дмитрий обиженно поджал губы и с головой зарылся в одеяла.

– Не мои, а ваши, ваши носочки!.. – захлопала крыльями Надежда.

Носочки эти жуткие она на Грозовского все же натянула. Кто бы сомневался… Эта женщина могла не только коня на скаку притормозить, она бронепоезд, если что, заставила бы танго танцевать.

После морса, варенья и носочков Дмитрий совсем разомлел. Неожиданно выяснилось, что носочки – очень даже мягонькие. И голова вроде проходить начала помаленьку. Надежда ушла на кухню, зашебуршилась там. Слышно было, как потекла вода. Чашки она моет, что ли?

Это были какие-то очень домашние звуки. Они успокаивали, убаюкивали, и он, кажется, даже задремал. Когда он проснулся, уже стемнело. Горел торшер. В спальне все было чисто прибрано, на столике у кровати стоял термос и накрытая салфеточкой тарелка. Надежда, клубком свернувшись в кресле, читала журнал по дизайну.

Грозовский сел. Скрипнула кровать. Надежда повернулась, заулыбалась:

– Вот и хорошо, что поспали. А я вам бульончику куриного сварила. При гриппе очень хорошо помогает.

– Послушайте, – Дмитрий запахнул пижаму, закашлялся. – А какого черта… то есть… зачем вы…

– Я – что?

– Ехали бы домой. Что вы со мной возитесь?

Надежда посмотрела на него оценивающе и опять заулыбалась:

– А может, вы мне нравитесь!

– Я?!

– Вы. Да и что ж я вас одного пропадать брошу?

– Не надо меня бросать, – попросил Грозовский.

– Вот я и не бросаю. Завтра опять приеду.

– Нет, только не это! – театрально простонал он и откинулся на подушки.

На самом деле ему вдруг до ужаса захотелось, чтобы завтра она опять приехала.

* * *

Пожалуй, это был самый странный обед в жизни Ольги Громовой. Барышев приехал минута в минуту, быстро сделал заказ, взял у нее распечатку предложений рекламной кампании, ел и читал. Ни разу головы не поднял. Ольга для приличия попросила какой-то салатик, который так и не попробовала. Зато пила минералку – стакан за стаканом. И смотрела, как великий и ужасный читает. К тому моменту, как он закончил, Ольга выпила то ли три, то ли четыре бутылки.