Примерно так и была написана «Одиссея».
Эй, послушайте, это совершенно неважно, где я был все эти двадцать лет, неважно, понимаете?
Экие вы назойливые. Так о чем я? Ах, да. Как была написана «Одиссея». А вот так: я рассказывал Гомеру о своих выдуманных приключениях, а слепец на следующий день диктовал текст писцам. Естественно, это уже были не мои слова. Гомер был большой путаник и постоянно перевирал мои враки. Мне наплевать, лишь бы история звучала красочней и невероятней.
– Одиссей, расскажи мне, – попросил Гомер, – о том, как ты сумел избежать гибели, когда сирены звали тебя.
– Разве я не говорил об этом? – Я едва сдерживал смех, но слепец этого не чувствовал.
– Да, царь. Сирены.
Он вообще был погружен в себя, этот Гомер. Неудивительно. У меня порой складывалось впечатление, что все греки погружены исключительно в себя. Боже, как вам потом наврали о них. «Жизнелюбивые, интересующиеся прежде всего внешней стороной мира». Дальше всех пошел Розанов – нет, на Олимп его не пустили, но я перекинулся с ним парой словечек у переправы. Тот придумал «субъективный взгляд на мир» иудеев и «объективный», соответственно, эллинов. Он очень ошибался. Больших эгоистов, чем эллины, трудно себе представить. Внешняя сторона мира интересовала нас постольку поскольку. На самом деле мы были углублены в себя. К примеру, Гомер. Странствия Одиссея не представляли для него никакого интереса. Гомер лишь жаждал, воспользовавшись темой произведения как предлогом, показать себя во всем великолепии поэта. Вы понимаете, что я хочу сказать. Да-да. Гомер был занят только собой.
Гомер не думал о сюжете, даже когда писал «Илиаду», хотя ему платили деньги именно за это. Я тоже пытался увлечь слепца сюжетом (в конце концов, именно это меня интересовало), но он уже понял, что является великим. Поэтому даже на желание заказчика ему было плевать. В «Одиссее» на первый взгляд сюжет есть, и еще какой! Но на то он и первый, этот взгляд. Главное в «Одиссее» – странствия одиночки в глубине его же души, что очень тонко уловил Джойс. И значит, никому, кроме одиночки, «Одиссея» не интересна.
Я считаю слепца великим только за его «Илиаду». У поэтов есть причины ненавидеть Гомера. Первый великий поэт, он стал причиной того, что все поэты после него плюнули на сюжет. Они стали уделять слишком много внимания своему глубокому, никому на хрен не нужному внутреннему миру и средствам выражения этого никчемного мира. Все это – лишь с целью поразить публику. Показать ей, насколько поэт велик. Поэтому великих поэтов после Гомера «Илиады» не было. Единственным, кто все правильно понял, был Шекспир.
Поэтому и его стали травить.
Нет, я не о жизни. Если вы писатель, у которого стало хоть что-то получаться, вас ждут два пути. Первый – вас возненавидят. Второй – скажут, что все это придумали не вы. Да-да, я о том, что якобы Шекспир был не Шекспир, а Гомера не было вовсе.
Ах, если бы вы знали, как их – Гомера и Шекспира – мучают эти безосновательные бредни относительно авторства их произведений. Единственный поэт, которого это не мучает, – я. А как же. Да, я поэт. Ведь именно я придумал «Одиссею», не так ли? А Гомер всего лишь пересказал ее. Получилось неплохо, но искры, как в «Илиаде», нет.
Что ж, я удовлетворился и этим.
Хорошо, я, так и быть, признаюсь. Все двадцать лет, что меня не было под Троей, я провел на Итаке. Конечно, не в самом замке: позору бы тогда не избежать. Я прятался в яме, которую вырыл на краю острова, под скалой, куда не осмеливался приходить ни один местный житель. Они думали, что здесь обитают злые духи. Пенелопа старалась всячески их, людей, в этом заблуждении поддерживать. Да, она приходила ко мне. Подданные видели, как она уходит к скале, прихватив корзину с едой и вином. Они верили, что царица несет дары духу погибшего под Троей мужа. Пенелопа стояла на скале долго, по часу, а то и два, и все смотрела на море. А когда зеваки, прятавшиеся поодаль, уходили, спускалась ко мне. Лет через десять после моего тайного прибытия это стало привычной картиной для жителей Итаки. Зеваки перестали следовать за Пенелопой по пятам.
Стыдилась ли меня царица? Ну, знаете… Пенелопа не могла стыдиться меня, поскольку я был ее мужем, и значит, оценивать мои поступки она не могла. Просто не имела права. Не забывайте о том, что мы жили в пору расцвета патриархата. Максимум, что могла сделать жена, которой очень стыдно, – удавиться. Поскольку Пенелопа не удавилась, я считаю, что она не стыдилась мужа-дезертира.
Наказание? О, разумеется, оно было. Четверых детей потеряли мы с царицей. Ей пришлось ходить к знахарке, чтобы та устроила выкидыш. Иначе Пенелопу бы заподозрили в неверности (меня-то считали погибшим) и ее ждала бы печальная участь. Неверных жен на Итаке топили, зашив в мешке. Если, конечно, они не путались с Зевсом. Тут уж приходилось закрывать глаза.
В любом случае все закончилось прекрасно. После известия о том, что Троя пала, я объявился и подобрал так удачно подвернувшегося мне под руку Гомера. Пенелопа была счастлива: мы не так уж много и потеряли, обоим нам было всего по сорок лет.
Что было со знахаркой? Свою задачу она выполнила. Пришлось ее удавить. Гомер? Свою задачу он тоже выполнил… Что? Да бросьте вы!
Все равно ничего путного он больше не написал бы!
Первую лодку я и лодкой-то называю исключительно из вежливости. Да, вежливость – это нечто из числа формальностей, но я всегда придавал им большое значение. Итак, так называемая лодка. Ничего общего с лодкой эта конструкция из сухого тростника, травы и свежей коры не имела. Честно признаюсь, что идея принадлежит не мне. Я подсмотрел ее у птицы. Наше племя тогда находилось на зимовке в нынешней Португалии. Времена были совсем не те, что нынче: в Европе было значительно теплее. Озера не замерзали, и даже на севере Испании вы вполне могли увидеть леопарда. Не говорю уж о саблезубых тиграх, обезьянах и прочих представителях животного мира, которых климат и люди вытеснили в Африку, а то и вовсе уничтожили. Но о саблезубых тиграх чуть позже. Итак, птицы. Я бродил по берегу океана, искал съедобных моллюсков, а старейший мужчина племени в это время пел нам о временах, когда звезды жили на земле.
Кетцалькоатль, его звали Кетцалькоатль, – пел старик, а мы, пританцовывая, чтобы согреться, ходили по песку, тщательно глядя под ноги. – Кетцалькоатль, – говорил старик, был дружен со звездами так, что они, когда время его здесь, на Земле, вышло, взяли героя к себе, на небо. А почему же звезды ушли на небо еще раньше? Все просто. Кетцалькоатль, – говорил старик, постукивая себя по озябшим бокам, – пролил горшок с супом на самую старшую звезду. Ее звали Венера, говорил старейшина, и она так обожглась, что решила устремиться вверх – там, на небесах, огня не бывает. Ну, а за Венерой подались и все остальные звезды. Ведь она, Венера, была самой умной, красивой и старшей из них. Но Венера не обиделась на Кетцалькоатля и поэтому самой первой из звезд выходит вечером из дома, чтобы поглядеть – как он там. А когда Кетцалькоатль испустил дух, Венера его, дух, подобрала и поселила в большом звездном доме, который мы называем небом.