Я так и сделал.
И мне приснился сон, удивительный сон. Я и еще кто-то — их было много — стояли и смотрели на огромную Луну, а потом оказалось, что и не на Луну вовсе, а на Землю, с синими-синими океанами и четко очерченными материками. Тогда я понял, что, по-видимому, умер и стою на Луне с другими духами. Совсем рядом с Землей был виден Млечный Путь, и на нем лежала огромная ладонь. Затем я увидел Господа Бога. Это была Его ладонь, и Он, Бог, был молодым чернокожим мужчиной. Может быть, еще и гомосексуалистом, но я не уверен. Узнать это можно было, только спросив, а у меня язык отнялся. Итак, Бог это негр.
Меня это не раздражало.
Бог долго глядел вдаль, а потом обратился к нам. Он опустил свое лицо к нам, я обернулся, и увидел, что стою один, а за мной — огромные многоэтажные дома, очень много домов, и Господь берет их в ладони и дует на каждый дом. И тогда огни дома гаснут, начиная с окон квартир, находящихся под самой крышей. Мне обязательно надо было попасть под выдох Бога, и я полетел к домам, но не успевал, хоть Он делал все это медленно, а потом я все-таки успел, и заплакал от того, как мне стало хорошо, когда на меня дышал молодой чернокожий Господь, и чуть не проснулся, но решил, что посмотрю, что же в этих домах.
А там не было квартир, только маленькие каморки, ярко освещенные, и в каждой было по несчастному, убогому существу — там были сумасшедшие Бедлама, которых лечили, избивая дубинками и окатывая ледяной водой, были кошки, издохшие от парши, дети, умершие от голода, женщины, убитые мужьями, муравьи, раздавленные жестокими детьми, и еще много, много существ. Бог выдыхал на них и их комнатки гасли.
Я понял, что это был конец их мучений — выдох Бога.
И я подумал, уже когда проснулся и решил плюнуть на очарование сна, что сон этот был чересчур правильным, символическим, и его можно продать в “Сторожевую башню", но мне не хотелось этого делать. Не хотелось совершенно правильно, потому что, когда я решил все-таки принять этот сон во внимание, то понял, что еще не проснулся, и рассуждаю о том, верный сон или нет, будучи еще в состоянии сна.
И тогда меня осенило.
Вас нет, Николай. Вы — сон. Чей-то мираж.
Поэтому я хочу спросить вас: расскажите, как оно? Скажите, только честно, вы — знак?
О чем вы пришли рассказать мне? Что происходит там, в мирах, которые мы не видим? В вечности, которую не чувствуем? В пространстве, которого нет? Расскажите мне о мертвых и снах. Прошу вас, говорите…
Искренне ваш, сотрудник астрологической службы “Опиния”, Маг Второго Круга, магистр Академии Солнца, обладатель официальной лицензии толкователя снов (номер 453473937, Регистрационная Палата РМ), Владимир Лоринков».
«…недавно я прочитала все, что писала эти шесть лет. Нет, было бы неправильным отказаться от всего, что я сказала себе, и всего, что записала здесь. Хотя, признаю, иногда я перегибаю. Впрочем, это объяснимо: у меня хороший учитель. Он только и делает, что перегибает да преувеличивает…
…несколько дней назад я почувствовала, как во мне что-то шевельнулось. Это, конечно, просто иллюзия — ребенок еще слишком мал для того, чтобы я поняла, есть он там или нет. Но он есть, и я это знаю. Что ж, я попробую. В любом случае. Отец все-таки Он, Ему и на этот раз повезло, как всегда везет — может быть, чересчур незаслуженно, а может, у Него какие-то свои отношения с Богом, о которых я ничего не знаю и благодаря которым у Него всегда счастливый билет в конце пути…
…еще раз прочитала. Бедный мой малыш, ты весь в говне, подумала я. Как же так с нами все получилось. Ведь с чего-то мы да начинали? почему я так жестока к тебе, и почему ты так жесток ко мне? что мы друг другу сделали? ты спал, а я плакала на кухне. потом долго смотрела на твое лицо: фонарь светил, и ты был виден, как днем. мне нравится смотреть, когда ты спишь: это единственное твое состояние, когда твое лицо умиротворено. да, признаю, у тебя красивый профиль, очень. когда ты спишь, то выглядишь по-детски усталым. весь в говне, думала я, весь в говне. боже мой. бедный мой мальчик. и вполне заслуженно.
…но я же с тобой, а раз я с тобой, значит, хоть что-то в тебе есть?
..ох ты, Господи боже мой, покажи мне это что-то, милый, покажи мне, прошу тебя, покажи мне, пожалуйста…»
— Се, — говорит он.
— Заткнись, — говорю я.
— Ситы, — говорит он.
— Ну да, — говорю я.
Мы открываем калитку и проходим внутрь ограды. Над Оксаной уже год как лежит большой черный камень в виде крыла, с ее портретом. Мне показалось, что именно такой памятник ей бы понравился. На портрете она — несмышленыш шестнадцати лет — глядит в сторону, и в глазах у нее вся жизнь, которой будет, увы, мало. В руках у меня цветы, земля, лопатка, грабли и, конечно, Матвей, которому как обычно в лом пройти пару метров.
— Штанга, бля, — выдыхаю я, опустив все это на землю.
— Сянга, — говорит Матвей.
— Ага, — говорю я.
— Сянга, — повторяет он и начинает: — сянга, сянга, сянга. Папа, папа, папа. Паа-а-а-апа…
— Блин, — удрученно вздыхаю я, — судя по всему, ты скоро заговоришь.
Все к тому и идет. Он лепечет без умолку, и я все чаще слышу в потоке его бормотания нормальные, блин, человеческие слова. Посадив ребенка на скамейку, я оглядываюсь. Армянское кладбище Кишинева в мае — прелестное место. А в родительский день, когда весь, бля, православный люд поминает своих дорогих покойничков, здесь можно дефиле устраивать. Надевать лучший костюм — и вперед. В левую руку фужер с шампанским, правой — здороваться с бомондом, насколько, конечно, в Молдавии вообще он существует. Это кладбище для мажоров, и у меня здесь пять мест, по совершенно случайному стечению обстоятельств. Спас, блин, дедушка из местных национал-патриотов, который вдобавок писал плохие стихи про родину да любовь, но бессарабские придурки сочли это достаточным основанием для выделения места «нашему знаменитому земляку». Меня передергивает, и я начинаю высаживать цветы над Оксаной. Кладбище кишит людьми, мимо то и дело проходят какие-то шишки: экс-министры, нынешние министры, полуминистры, комиссары полиции, деятели, бляха, культуры и искусства. Часть со мной раскланивается, потому что мы еще помним друг друга по моей работе в газете. К тому же, меня недавно показали по телевизору!
— Тебя показали по телевизору, бля! — радостно орет в трубку брат.
— Ты откуда? — спрашиваю я.
— Из Италии, — довольно отвечает он.
— Убил кого-то? — интересуюсь я.
— Обижаешь, — правда обижается он. — Отдыхаю. Прикинь, бля, врубаю телик, а там ты, в костюме, в Москве, грамоту какую-то, бля, получаешь.