Но это, конечно, был не день. Просто зажегся фонарь напротив, из-за которого в мансарде стало очень светло.
И Анна-Мария проснулась.
– Ты классно трахаешься, – сказала она, едва проснувшись, – не ожидала. Можно считать, наше знакомство началось именно отсюда.
– Спасибо. Мне приятно. Правда, у меня не всегда и по настр…
– Еще хочу, – зевнула она.
– Ну ты и блядь, Анна-Мария, – сказал я. – Ну ты и блядь.
Одел ее и потащил домой.
В Стамбуле третий день дождь.
Чайка Анна-Мария сегодня прилетела позже, чем обычно. Мне показалось, что она прихрамывает, но это может оказаться иллюзией: чайки передвигаются бочком, переваливаясь, и, наверное, она просто так ходит. А может, специально заваливается на одну ногу, чтобы разжалобить меня еще больше. Хотя куда уж. При виде этой чайки у меня глаза на мокром месте. Весь Стамбул сегодня, вчера и позавчера – одна вода на ровном месте. Туристический рай. Я зомбирую этим словосочетанием туристов, я вставляю его где угодно и как угодно: им напичканы все мои работы, концепции и статьи. Туристический рай, рай для туристов, рай, туристы, туризм. Это не считая многочисленных синонимов: отдыхающих, гостей, Эдема и прочая, прочая. Я шпигую этими словами все так же, как шпигую тобой, Анна-Мария, плоть и сало своих воспоминаний. Ты специя моей жизни. Без тебя она пресна и жирна.
Ты дала моей жизни вкус и аромат диких трав.
Я вынимаю из рюкзака размороженную рыбу и бросаю куски чайке Анне-Марии. Она уже привыкла ко мне. Подходит совсем близко, не на вытянутую руку, но все же почти. Еще немного, и чайка Анна-Мария позволит мне погладить себя. Говорят, с этим надо бы осторожнее, потому что чайки цепляют на мусорках всякую заразу, да и о птичьем гриппе трубят все газеты. Но я слишком долго работал в газетах, чтобы верить тому, о чем они трубят. От судьбы, говорят на Востоке, не уйдешь. Только здесь, в Стамбуле, эта банальность, этот штамп приобретает звучание искренности. Видимо, все дело в атмосфере города. Она такая солидная, такая мистическая, такая древняя, настолько подкрепляет собой всякую мудрость, всякую древность, что невольно вспоминаешь – наиболее внушающие доверие лица бывают у самых отпетых мошенников.
Чайка подпрыгивает, и я вспоминаю о ней. Оказывается, я сижу, глядя в пролив, с согнутой рукой, а рядом лежит рюкзак. Я понимаю, что сейчас очень похож на Анну-Марию, когда она застывала, глядя в пустоту. Ее привычка. Что же. Хоть это ты мне оставила, Анна-Мария. Я вытряхиваю из рюкзака остатки рыбы и тактично отхожу в сторону, чтобы чайка Анна-Мария могла доесть, не опасаясь моих рук. Она не понимает, что бояться ей не то чтобы нечего, но просто нет смысла.
От судьбы уйти нельзя, а вот прийти к ней можно запросто.
Анна-Мария сидела на краю ванны и брила лобок. Я лежал у нее в ногах – благо размеры ванны, купленной ее папашей в дорогом магазине Бухареста, позволяли – и блаженствовал. Она закончила и сунула в себя палец. Сказала:
– Моя девочка, моя лысая девочка, – потом засмеялась, хлопнула меня по макушке и добавила: – И мой мальчик, мой лысый мальчик.
– Анна-Мария! – мне нравилось произносить ее имя вслух. – Прекрати! Шутки идиотские.
– Почему, – спросила она весело, но ничуть не обидно, – мужчины так нервничают, когда лысеют?
– Наверное, волосы – это сила. Как у Самсона, помнишь? Хотя, прости, ни хера ты не помнишь, потому что не читала и не знаешь.
Она выпрыгнула – сразу, махом, оперевшись о край ванной, – на коврик и стала разглядывать себя в зеркало. Я закрыл глаза, потому что вода попала мне на лицо. Анна-Мария, несмотря на стройность, была очень крепкой физически. Занималась когда-то гимнастикой, даже норму мастера спорта выполнила. Иногда, когда Анна-Мария, отойдя от обычной спячки, бесилась, я побаивался. Одним ударом ноги эта задастая спортсменка могла сломать ребро. Особенно такому тюфяку, как я.
– Расскажи, – сказала она, оттягивая кожу на шее, – давай, про Самсона?
Минут пятнадцать я, как мог, пересказывал ей содержание библейского сюжета. Это оказалось непросто: Анна-Мария слушала ее не как притчу, а как вполне реальную историю, поэтому у нее возникло множество вопросов. Ответить на них я не мог.
– Чушь, – приговорила она двухтысячелетнюю легенду, – полная. Ерунда какая-то.
– Анна-Мария, – попробовал объяснить я, – речь идет об ассоциациях. Волосы у многих народов – это вместилище мужской силы.
– Наоборот, – она была серьезна, – если мужчина лысеет, значит, у него прибавилось мужских гормонов.
– Уф, да какая разница!
Она вытерла лицо и начала мазать его кремом. Перед каждым мазком Анна-Мария замирала надолго, как художник перед решающим этапом картины. Оценивала, присматривалась. Подносила руку к лицу, потом, словно испугавшись, убирала. Наконец решалась – и тогда быстро и четко накладывала крем, прихлопывая его в кожу.
– Ты мажешь лицо кремом, – устроился я в ванне поудобнее и начал добавлять кипяток в остывшую воду, – руководствуясь китайским «Искусством войны».
– А?
– Наблюдаешь, анализируешь, делаешь выводы, а уж когда выносишь решение, действуешь быстро и без сомнений. Как искусный китайский полководец!
Анна-Мария с недоумением оглянулась на меня, закончила с кремом и обернула вокруг головы тюрбан. Задрала поочередно руки и смазала подмышки дезодорантом. Понюхала, хорошо ли лег запах. Придирчиво ощупала промежность и, удовлетворенная, закрыла шкафчик с косметикой и ванными принадлежностями. Похлопала меня по щеке. Сказала:
– Ты столько херни несешь. Тебе нужно расслабиться наконец.
Расслаблялся я в кресле. Анна-Мария, стоя на коленях возле меня, сушила волосы феном и пыталась со мной разговаривать. Но из-за шума мы это быстро оставили. Она, играя, то и дело направляла горячий поток воздуха то на мое лицо, то на грудь. Затем перешла на член. Грела его то феном, то своим ртом. Просто брала и держала. Как рыба, которая прячет икру от хищников во рту. Постепенно она перешла к более энергичным действиям. Фен гудел, лежа где-то под креслом, но было уже все равно. Анна-Мария долго и старательно облизывала меня, потом на руках, легко, как гимнаст на кольцах, поднялась над креслом и, раздвинув ноги, упала на меня. Раз – и Анна-Мария застонала, прислонилась кончиком своего носа к моему, широко открыла глаза, уставилась в мои и стала раскачиваться.
Я наконец расслабился.
В Молдавии нет ничего хорошего, кроме погоды. Это совершенно верно, за одним исключением. Погода в Молдавии тоже плохая. Поэтому в самый разгар нашего с Анной-Марией романа в городе пошел дождь. К счастью, ее это, в отличие от меня, не вгоняло в депрессию. Когда мы закончили и фен все-таки выключили, Анна-Мария, как всегда после траха, пришла в необычайно хорошее расположение духа. Смеясь, она заставила меня напялить белье, носки, серые в обтяжку джинсы, белую кофту поло и поверх этого – серую куртку. Все это купила мне она.