На одном курсе с Нелл учились еще две девушки, остальные места на скамьях для выпускников занимали мужчины. Стоя поодаль, Бэда Эванс Талгарт долго ждал, когда молодую женщину-врача поздравит и расцелует целая толпа родственников. Если та красавица — ее мать, Нелл определенно от нее унаследовала спокойствие и сдержанность. А ее отчим, видный мужчина, носил китайскую косицу — не будь ее, было бы нелегко догадаться, что он наполовину китаец. Мать держала на руках мальчика, отец — девочку; рядом с колясками ждали две хорошенькие китаяночки в расшитых шелковых брюках и куртках. А вот и Руби Коствен — разве можно забыть день, проведенный с ней в Кинроссе? Растянувшаяся на полу Нелл, обед с ней и миллионершей, как назвала себя Руби… Удивительно было слышать, как отчим Нелл зовет Руби мамой.
Все они одеты красиво и дорого, но не производят впечатления снобов из высшего света — вроде надутых, говорящих с резким австралийским акцентом родителей других выпускников. До ушей Бэды донеслись слова «нувориши» и «чужаки», он презрительно скривил губы. «Вот она, оборотная сторона патриотизма. Буры определенно правы. Почему бы и нам по их примеру и примеру американцев не поднять в Австралии восстание и не свергнуть англичан? Мы и без них обойдемся».
Нервничая, он приблизился к толпе родственников Нелл, понимая, что даже в костюме, жестком воротничке и накрахмаленной рубашке, с галстуком парламентария и в новых ботинках выглядит как сын углекопа и бывший углекоп. Нет, зря он надеялся. Ему нет места в ее жизни.
— Бэда! — радостно воскликнула Нелл, протягивая ему руку.
— Поздравляю, доктор Кинросс.
В своей обычной резкой манере она представила ему родных, а затем объявила:
— А это Бэда Талгарт. Социалист.
— Рад знакомству, — отозвался Лис рафинированным английским акцентом, приветливо пожимая руку Бэде. — Милости просим к нашему капиталистическому шалашу, Бэда.
— Хотите завтра отобедать в кругу миллионеров? — подхватила Руби.
Неизвестно откуда взялись казначей и декан университета, почуявшие запах денег и возможные пожертвования.
— Моя жена, миссис Коствен, — представил Ли. — И моя мать, мисс Коствен.
— Сами виноваты! — заявила корчащаяся от смеха Нелл, когда надутая парочка покраснела и удалилась. — Я женщина, меня не берут работать в больницу, но разве им до этого есть дело? Как же!
— Значит, будете искать другое место? — спросил Бэда. — В Кинроссе?
— Когда в Сиднее вспышки бубонной чумы, полчища крыс и тысячи людей, не имеющих возможности обращаться к врачам? Ну уж нет! Буду практиковать в Сиднее, — отрезала Нелл.
— Как насчет лечения моих избирателей? — осведомился Бэда, взяв Нелл за локоть и отводя ее в сторонку. — Правда, доходов я вам не обещаю, но вы в них, насколько я понимаю, не нуждаетесь.
— Верно. У меня пятьдесят тысяч годового дохода.
— О черт! Значит, нам не по пути, — помрачнел он.
— Это еще почему? То, что ваше, — ваше, а мое останется моим. Первым делом куплю машину, чтобы ездить по вызовам. Закрытую — на случай дождя.
— По крайней мере, — рассмеялся Бэда, — вы без труда почините ее, если вдруг сломается — говорят, нынешние машины ломаются постоянно. А я не способен даже сменить прокладку в кране.
— Потому и ушли в политику, — съязвила Нелл. — Идеальная профессия для людей с двумя левыми руками и полным отсутствием здравого смысла. Предсказываю: со временем вы дойдете до поста премьер-министра.
— Благодарю за вотум доверия. — Его глаза насмешливо искрились, голос от нежности стал хриплым. — Сегодня вы прекрасно выглядите, доктор Кинросс. Вам следовало бы почаще носить шелковые чулки.
Нелл вспыхнула.
— Благодарю!
— Увы, завтра я не смогу пообедать с вами, поскольку приглашен к миллионершам, — продолжал он, не обращая внимания на ее смущение, — но могу предложить вам роскошную жареную баранью ногу в моих собственных апартаментах — когда пожелаете. Заодно полюбуетесь моей новой мебелью.
— Руби, — незаметно указала на дочь переполняемая радостью Элизабет, — а ведь все в конечном итоге сложилось хорошо.
— Да, они нашли друг друга, — согласилась Руби. — Он, конечно, фанатик-социалист, но Нелл живо выбьет из него эти бредни.
В Кинросс Элизабет и Ли привезли с собой статую Александра в гигантском ящике. Было решено изваять ее из мрамора, а не из гранита, и по самой неожиданной причине: скульптор-итальянец, к которому обратился Ли, обещал создать шедевр — но только из мрамора! Из целой глыбы, недавно доставленной из Каррары и приберегаемой для крупных заказов, таких как статуя сэра Александра Кинросса. «Это будет не один из традиционных городских памятников, которые воздвигают по распоряжению муниципалитета, — презрительно разглагольствовал синьор Бартоломео Пардини. — Шедевр, не уступающий работам Родена, который неизвестно почему предпочитает бронзу. А гранит — нет, нет и еще раз нет! Это же могильный камень!»
Впечатленный итальянской страстностью, Ли посоветовался с Элизабет, и они согласились предоставить великому Пардини полную свободу действий.
Из суеверия ни Ли, ни Элизабет не решились взглянуть на законченную статую в мастерской скульптора. Торжественных церемоний с речами и сдергиванием покрывала не предполагалось. Александр просто поставил бы на площади Кинросса постамент из темного мрамора, а на него — статую, и пусть на нее смотрит кто пожелает.
Скульптор не обманул ожидания заказчиков. Мрамор он выбрал слоистый, как для камеи; грива коня была белой, лицо — светлым, оттенка загара, замшевый костюм с бахромой — еще темнее, а кобыла — янтарно-коричневая. Статуя в целом производила впечатление живого человека, и те, кто видел ее впервые, подходили поближе, присматривались и только потом понимали, что перед ними мраморное изваяние. На горделиво вышагивающей кобыле Александр восседал, подобно римскому императору, приветственно вскинув одну руку и свободно опустив вторую. Ли просил усадить его в американское седло, но, когда увидел готовую статую на постаменте посреди площади Кинросса, пришел к выводу, что скульптор поступил правильно. Александр был бы доволен. Правитель города, он обозревал его с высоты, подобно древнему тезке.
Руби статуя понравилась с первого взгляда. Она подолгу сидела на веранде, выходящей на площадь, и не отрываясь смотрела на профиль мраморного Александра, стоящего к отелю «Кинросс» боком. Только Элизабет памятник почему-то тревожил: когда он попадался ей на глаза, она смущенно отводила взгляд. Вероятно, причиной тому были глаза Александра: скульптор инкрустировал беломраморные глазные яблоки блестящим черным обсидианом. Жители Кинросса клялись и божились, что взгляд этих глаз неотступно преследует каждого, кто проходит по площади.
Только после того как статую воздвигли на площади, один из рудокопов, орудующих отбойным молотком в семнадцатом тоннеле, вдруг почувствовал, что за ним кто-то наблюдает, и обернулся. И увидел прямо перед собой сэра Александра. Тот протянул руку над плечом онемевшего рудокопа, отломил расшатавшийся обломок породы, повертел его пальцами, под ногтями которых набилась грязь. Тряхнул львиной головой, белоснежные волосы блеснули при свете ламп, кивнул и приподнял надломленные брови.