От домашних склок Элизабет спасали только визиты в мастерскую мисс Мактавиш на главной площади Кинросса. В этом домике входная дверь открывалась прямо в гостиную, за стеклом в большом окне стоял бесполый манекен в платье из розовой тафты с необъятной юбкой: из уважения к церкви никто не посмел бы выставить в витрине манекен с грудью.
Все горожанки, кто не шил себе одежду сам, обращались к мисс Мактавиш — худосочной старой деве лет под пятьдесят. Получив в наследство сотню фунтов, она отказалась от места белошвейки, стала модисткой и самой себе хозяйкой. И она процветала, ибо в Кинроссе хватало заказчиц, а самой мисс Мактавиш — ума предлагать им журналы мод, якобы присланные из Лондона.
На пять из двадцати фунтов Элизабет на фабрике прикупила шерстяной шотландки — с небольшой, но приятной скидкой, благодаря положению, которое занимал на фабрике Аластэр. Дорожные платья из шотландки и четыре домашних, из грубой бурой льняной ткани, Элизабет предстояло сшить самой, как и панталоны из небеленого холста, ночные рубашки, нижние кофточки и юбки. Подсчитав расходы, Элизабет обнаружила, что к портнихе ей придется идти всего с шестнадцатью фунтами в кармане.
— Два утренних платья, два дневных, два вечерних и свадебное, — объявила мисс Мактавиш, очарованная этим заказом. Прибыль он сулил небольшую, но ведь не каждый день мисс Мактавиш случалось обшивать совсем юную и прехорошенькую девчонку — сущую статуэтку! — да еще без докучливого вмешательства матери или тетки.
— Элизабет, как вам повезло, что я здесь! — щебетала модистка, шурша портновским сантиметром. — В Керколди или Дамфермлайне за половину гардероба с вас запросили бы вдвое больше. А у меня найдется дивная материя — как раз для вас. Красавицы брюнетки никогда не выходят из моды, никакой цвет не сделает их блеклыми. Знаете, я слышала, что ваша сестра Джин — вот уж была красавица! — блистает в Эдинбурге.
Уставившись на себя в зеркало мисс Мактавиш, Элизабет услышала только последнюю фразу. Джеймс не терпел в доме зеркал и даже выиграл по этому поводу битву с Мэри, призвав на подмогу доктора Мюррея, после чего Мэри пришлось держать зеркало у себя в спальне. Элизабет догадалась, что слово «красавица» частенько срывается с языка мисс Мактавиш и льется бальзамом на душу легковерных клиенток. В своем отражении Элизабет не усмотрела ничего красивого, разве что убедилась, что она и вправду брюнетка. Почти черные волосы, очень темные брови и ресницы, темные глаза, самое заурядное лицо.
— Ах, что за кожа! — ворковала мисс Мактавиш. — Белая-белая, ни родинки, ни пятнышка! Только Бога ради, никому не позволяйте мазать вас румянами — они все испортят. А шея! Лебединая!
Сняв с Элизабет мерки, мисс Мактавиш провела ее в комнату, где на полках хранились плотно свернутые рулоны тканей — тончайшего муслина, батиста, шелка, тафты, гипюра, бархата и атласа. И целые катушки лент всех цветов радуги. И перья, и шелковые цветы.
Просияв, Элизабет кинулась прямиком к огненно-красному шелку.
— Вот это, мисс Мактавиш! — воскликнула она. — Это!
Бывшая белошвейка, а ныне модистка покраснела, как выбранная материя.
— Нет-нет, дорогая! — сдавленно выговорила она.
— Но ткань такая красивая!
— Она алая, — возразила мисс Мактавиш, отодвигая от края полки злополучный рулон. — Вам она совсем не пойдет, милая Элизабет. Я держу эту ткань для особых клиенток, чья… нравственность оставляет желать лучшего. Разумеется, они посещают меня в особые часы, чтобы избежать неловкости. Помните, в Священном Писании — «жена, облеченная в багряницу»?
— О-о-о!
Элизабет пришлось довольствоваться тафтой оттенка ржавчины. Безупречный выбор.
— Пожалуй, — сказала она мисс Мактавиш за чашкой чаю, когда ткани были выбраны, — отцу ни одно платье не понравится. Они не про мою честь.
— Дело вашей чести отныне, — убежденно заявила мисс Мактавиш, — измениться до неузнаваемости, Элизабет. Вы просто не имеете права явиться к жениху, который прислал вам тысячу фунтов на наряды, в шотландке с местной фабрики да в бурых тряпках. Вас ждут рауты, балы, катание в ландо, визиты к знакомым — женам других состоятельных господ. Деньги, которые прикарманил ваш отец, принадлежат вам, а не ему.
Произнеся эти слова (а они так и вертелись на кончике языка — ну и сквалыга этот Джеймс Драммонд!), мисс Мактавиш налила себе еще чаю и уговорила Элизабет съесть кекса. Такая красавица — и могла пропасть ни за грош в Кинроссе!
— Не хочется мне в этот Новый Южный Уэльс, и замуж за мистера Кинросса тоже, — горестно призналась Элизабет.
— Вздор! Считайте, что вам выпало приключение, милочка. Поверьте, во всем Кинроссе не найдется ни единой девушки, которая не завидует вам. Вы только подумайте! Здесь вам и вовсе не найти мужа, лучшие годы вы потратите впустую, ухаживая за отцом. — Ее блекло-голубые глаза увлажнились. — Уж я-то знаю, каково это! Мне пришлось ухаживать за матерью до самой смерти, а умерла она, только когда последние мои надежды на замужество улетучились. — Она вздохнула и вдруг просияла: — Александр Драммонд! Да ведь я его помню! Ему не было и пятнадцати, когда он сбежал из дому, но в Кинроссе все дамы и девицы на него заглядывались.
Элизабет навострила уши: она поняла, что наконец-то нашла человека, который хоть немного расскажет ей о будущем муже. В отличие от Джеймса у Дункана Драммонда было всего двое детей — дочь Уинифред и Александр. Уинифред вышла за священника и переселилась под Инвернесс еще до рождения Элизабет, поэтому повидаться с будущей золовкой нечего было и мечтать. Расспросы собственных родных, которые помнили Александра, почти ничего не дали: казалось, по какой-то причине в семье запрещено даже упоминать об Александре. Отец, наконец сообразила Элизабет. Ее отец боится упустить такую удачу и не желает рисковать. Кроме того, Джеймс Драммонд верил, что неведение — залог блаженства в супружеской жизни.
— Он был хорош собой? — живо спросила Элизабет.
— Хорош? — Мисс Мактавиш поморщилась и зажмурилась. — Нет, красавцем я бы его не назвала. Но ходил он по-особому — не ходил, а вышагивал. Он вечно был весь в синяках от трости Дункана, и, наверное, ему нелегко было расхаживать так, будто ему принадлежит весь мир, но он не сдавался. А его улыбка! Она… разила наповал.
— Он сбежал из дому?
— В день своего пятнадцатилетия, — подтвердила мисс Мактавиш и продолжила повествование о давних событиях: — Сердце доктора Макгрегора, тогдашнего священника, было разбито. Он часто повторял, что Александр — умница, каких мало. Он знал и латынь, и греческий, и доктор Макгрегор надеялся послать его в университет. Но Дункан на это ни за что бы не согласился. Он подыскал сыну работу на фабрике в Кинроссе — после расставания с Уинифред хотел, чтобы хоть Александр оставался рядом. О, каким он был упрямцем, этот Дункан Драммонд! Знаете, он ведь сватался ко мне, но я не могла бросить мать и потому без сожалений отказала ему. А теперь вы выходите за Александра! Это сон, Элизабет, удивительный сон!