И тем не менее от чрезмерной спешки он удержался. Почти весь день он старательно трудился и теперь не желал истратить слишком много сил на подъем по склону горы, вверх на тысячу футов. Когда солнце присело на вершины холмов на западе, Сэм наконец одолел тропу и сразу убедился, что Яшма не соврала. Задний двор был пуст, из кухни доносились голоса китайцев и взрывы смеха. Жестом приказав псу остаться снаружи, Сэм поднял засов на красной двери и юркнул в щель. В сарае пахло по-особенному: экзотическим ароматом кто-то пытался перебить другой, неприятный, — очевидно, запах китайского жилья, решил Сэм. Почему бы Яшме просто не открыть ставни? Или она боится, что кто-нибудь увидит в окне свет? Но весь дом наверняка знает, что она живет в этой халупе.
— Что это? — спросил Сэм, указывая на циновки, которыми были обиты стены.
— Не знаю, — ответила она, закрывая крышкой чайник. Медный чайник с кипятком попыхивал рядом, на спиртовке.
— А почему на окнах решетки?
— Это дом тигра.
Быстро заглянув в глаза китаянке. Сэм понял, что она шутит. И все-таки почему она не открыла ставни — вместо того чтобы зажигать лампу? Чудная она какая-то. Но вскоре Сэм забыл обо всем, залюбовавшись Яшмой — да, красотка, каких мало! Словно прочитав его мысли, она поставила на стул ножку в туфельке на высоком каблуке и поправила чулок со стрелкой. Сэм протянул руку, коснулся гладкой ноги, провел по ней вверх и нащупал выше края чулка шелковистую кожу. А передвинув руку еще выше, обнаружил влажную голую щелку. Яшма Вон пренебрегала панталонами. Вздрогнув, она отвела его руку, отстранилась, улыбнулась, потом надула губки.
— Нет, Сэм, всему свое время. Сначала выпьем чаю. Таков обычай. — Яшма разлила жидкость соломенного оттенка по двум чашкам без ручек и подала одну из них Сэму.
— Ручки нет, я обожгусь, — отказался он.
— Чай не такой горячий, как ты думаешь. Пей, Сэм, — проворковала Яшма, поднося свою чашку к губам. — Ты обязательно должен выпить, иначе нам не видать волшебной ночи.
А, китайское любовное зелье! Правда, вкусом чай уступал черному индийскому, но неплохо освежал; Сэм быстро опустошил чашку, затем вторую.
После чего он был вознагражден: повозившись с застежкой сбоку на платье, Яшма собрала его гармошкой, чтобы снять через голову. Ошеломленному Сэму открылось ее тело: бедра, черный треугольник внизу живота, аппетитные грудки.
— Чулки не снимай, — попросил он, неловко сдирая с себя одежду.
— Хорошо. — Яшма вытянулась на кровати, сунула большой палец в рот, так что губы образовали малиновое «О», и издала сосуший звук, не сводя с Сэма взгляда немигающих оленьих глаз.
— Покажись-ка, детка, — велел он.
Она раздвинула ноги так послушно, что он поспешил к постели — уже голый, но еще не успевший восстать… Черт, да что это с ним? Казалось, из легких вдруг со свистом вышел воздух. Сэм рухнул набок, не дойдя до кровати, и обмяк. Он силился приподнять веки, ущипнуть Яшму за сосок, но не мог. Веки смежились — ничего, сначала он вздремнет, а потом будет таранить ее всю ночь напролет. Да, вздремнет…
Подождав несколько минут, Яшма дотянулась до тумбочки и достала из нее марлевую повязку и флакон с хлороформом. Когда она накрыла рот и нос Сэма повязкой и принялась капать на нее хлороформ, он зашевелился было, но под воздействием лауданума дал Яшме усыпить его и окончательно затих.
Отмерив для верности еще несколько капель, Яшма убрала повязку и выволокла из-под койки тяжелую и замысловатую кожаную конструкцию. С силой и проворством женщины в расцвете лет Яшма облачила в кожу руки и торс Сэма, надежно застегнула пряжки на спине, пропустила под кожу ремни и привязала их к железным ножкам кровати, привинченным к полу. Надев на ноги Сэма крепкие кожаные манжеты, она сильно согнула его колени, притянула ступни к икрам, связала и обвила ремнями стальную раму койки.
Через несколько минут все было кончено: Сэм О'Доннелл полусидел, опираясь спиной на несколько твердых валиков так, что, будь он в сознании, мог бы видеть собственное тело ниже груди. Осталось последнее. Яшма взяла иглу и нить, приподняла веко пленника, оттянула его к брови и быстро пришила к ней десятком стежков. Та же участь постигла и второй глаз.
Затем она зажгла расставленные по всей комнате лампы, фитили которых были заранее почищены и потому не коптили, а давали нестерпимо яркое пламя. Переодевшись в обычные черные брюки и куртку, Яшма села на стул и настроилась на ожидание. Сэм дышал хрипло, открытые, но невидящие глаза затянула поволока. В себя он пришел только через полчаса от неудержимой рвоты. Но поскольку с самого обеда он ничего не ел, а пищеварением обладал отменным, вывернуло его насухую.
Озираясь с глупым видом, он задергался, тщетно пытаясь освободиться, пока не наткнулся взглядом на неподвижно сидящую Яшму. Утихнув, Сэм попытался высвободить кисти рук из импровизированной смирительной рубашки, очевидно, еще не понимая, почему не может свободно жестикулировать. Никогда в жизни он не видел одеяния, которое сейчас сковывало его от шеи до талии; руки скрывали из виду длинные перекрещенные рукава, зашитые на концах. Ногам тоже что-то мешало — ни разогнуть колени, ни сдвинуть с места: кажется, они привязаны к кровати. И глазами не моргнуть… Но почему не двигаются веки?
— Что?.. — прохрипел он, пытаясь сосредоточить взгляд на Яшме. — Что…
Она поднялась и встала над ним.
— Ты знаешь ответ, Сэм О'Доннелл.
— Что?.. Что?..
— Уже скоро, — пообещала Яшма и отвернулась.
Но едва он открыл рот, чтобы позвать на помощь, она молниеносно подлетела к нему, сунула ему в рот пробковый кляп и обвязала голову длинной лентой, мешающей вытолкнуть кляп языком. Кричать было бесполезно, силы пришлось беречь для дыхания. И Сэм задышал, раздувая ноздри.
Яшма подошла, сжимая в руке разделочный нож с длинным узким лезвием.
— Ты погубил мою малышку, — произнесла она, играя ножом. — Ты изнасиловал невинное дитя, Сэм О'Доннелл. — Она усмехнулась. — О, я знаю, чем ты оправдался бы! Сказал бы, что она сама хотела, сама напросилась. А она по уму совсем ребенок. Ты изнасиловал невинного, беззащитного ребенка, и ты за это поплатишься.
Из распяленного кляпом рта вырвались невнятные, но торопливые звуки, голова мотнулась из стороны в сторону, тело напряглось, но Яшма не обращала на него внимания. Вскинув нож, она ловко повертела его перед глазами Сэма и усмехнулась кровожадно, как тигрица.
Перепуганный, он не мог даже закрыть глаза — что Яшма сделала с ними, почему они не закрываются? Он был вынужден следить за каждым движением тюремщицы, а она отступила на два шага и взялась за гениталии Сэма левой рукой. Но с ампутацией Яшма не спешила: кольнула плоть ножом, выдавила капельку крови, убрала нож, повертела его в руках, оставила длинную рану сначала на мошонке, потом на пенисе и, наконец, отсекла и то и другое, пока Сэм бился и беззвучно визжал, так ничего и не добившись воплями. Подержав перепачканный трофей над грудью пленника, Яшма отступила, держа гениталии в левой руке, а нож, с которого все еще капала кровь, — в правой. Кровь хлестала из раны, но не фонтаном, как из отсеченной руки или ноги: Сэм О'Доннелл беспомощно смотрел на багровое месиво внизу живота, чувствовал, как по капле уходит из него жизнь, и не мог отвести взгляд незакрывающихся глаз.