В первый год мы перехватили множество кораблей, везущих в Трою оружие и припасы, но как только посылавшие их поняли, что это было на руку ахейцам, а не троянцам, караваны ходить перестали. Мы слишком превосходили их числом; ни один из городов, разбросанных по длинному побережью, не мог выставить против нас силы, достаточные, чтобы победить нас в битве; городские стены не могли помешать нам врываться внутрь. За два года мы разграбили десять городов, от Тарса, который находится за Родосом, в Киликии, до городов Мизии и Лесбоса, неподалеку от Трои.
Когда мы пускались в плавание, Феникс перепоручал командование линией сообщения между Ассом и Троей своему заместителю и отправлялся с нами, ведя двести пустых кораблей для добычи. Когда дым сожженного города выветривался из наших парусов, их брюхо тяжело оседало в воду, а корабли, везшие воинов, трещали от избытка трофеев. Ахилл был беспощаден. Позади не оставалось никого, кто мог бы возглавить будущее сопротивление. Тех, кого мы не могли угнать в рабство или продать в Египет или Вавилон, мы убивали: старух и стариков, от которых никому не было никакой пользы. Его имя заслужило дурную славу на побережье, и в глубине сердца я не мог осудить их за ненависть к Ахиллу.
Мы вступали в свой третий год в Троаде; таял снег, на деревьях набухли почки; Асс зашевелился и медленно пробуждался к жизни. Мы не знали ни ссор, ни разногласий, ибо давно позабыли о том, чтобы хранить верность кому-то еще, кроме Ахилла и Второй армии.
В Ассе было расквартировано шестьдесят пять тысяч мужей: костяк из двадцати тысяч ветеранов, которые никогда не уезжали к Трое, еще тридцать тысяч из тех, кто оставался с нами на сезон кампании, и еще пятнадцать тысяч торговцев и ремесленников всякого толка, некоторые из которых жили в Ассе круглый год. Один из наших постоянных вождей всегда оставался в Ассе на случай нападения дарданцев, когда флот отправлялся в поход; даже Аякс отбыл свою очередь, но Ахилл всегда отплывал с флотом. Поскольку я всегда был при Ахилле, то я отправлялся вместе с ним. Он был жестоким вождем, из тех, которые никогда никого не щадят и не слушают мольбы побежденных. Стоило ему надеть доспехи, как он становился холоден, как Борей, [18] и так же неумолим. Целью нашего существования, говорил он нам, было утвердить превосходство Эллады и уничтожить все сопротивление к тому дню, когда ахейские государства начнут отправлять избыток своих граждан колонизировать Малую Азию.
Когда мы вошли в гавань Асса после зимнего похода на Ликию (похоже, у Ахилла был договор с морскими богами, ибо наши плавания зимой были так же благополучны, как и летом), Аякс приветствовал нас, стоя на берегу и радостно размахивая руками в знак того, что в наше отсутствие поселению никто не угрожал, а ему не терпится вернуться к войне. Весна была в разгаре, ноги по щиколотку утопали в траве, на лугах распустились ранние цветы, лошади резвились на пастбищах, сладкий воздух кружил голову, как неразбавленное вино. Наполняя грудь запахом дома, мы вскарабкались на борт, чтобы спрыгнуть на пляжную гальку.
Потом мы разделились, договорившись встретиться позже. Аякс отправился с Малым Аяксом и Тевкром, обняв их своими могучими руками, в то время как Мерион пошел вперед в компании своего критского превосходства. Я вышагивал рядом с Ахиллом, радуясь возвращению. В наше отсутствие женщины трудились не покладая рук: бледно-зеленые ростки на грядках обещали травы и овощи для готовки, наши головы украсились венками цветов. Асс был приятным местом, совсем не похожим на мрачный военный лагерь, который Агамемнон выстроил перед Троей. Казармы были разбросаны среди куп деревьев, и улочки извивались, как в самом обычном городе. Конечно, у нас была защита. Нас окружала стена в двадцать локтей высотой с частоколом и рвом, усердно охраняемая даже в самые холодные зимние луны. Впрочем, мы не боялись, что наш ближайший противник, Дардания, проявит к нам какой-нибудь интерес: ходили слухи, что ее царь Эней был на ножах с Приамом.
В лагере было полно женщин, многие из них должны были вот-вот родить, и зимой нас захлестнула лавина младенцев. Мне было приятно смотреть на них и их матерей, ибо они смягчали боль битв и пустоту, которые несли убийства. Однако среди этих младенцев не было ни одного ни от меня, ни от Ахилла. Я считал женщин любопытными созданиями, хотя они меня и не привлекали. Все женщины были захвачены с помощью наших мечей, но как только проходили первый шок и растерянность, им, судя по всему, удавалось забыть свою прошлую жизнь, какой бы она ни была, и мужей, которых они когда-то любили; они были готовы любить снова, создавать новые семьи и выходить замуж по ахейским законам. Что ж, они не были воинами. Они — воинская добыча. Полагаю, матери учат их превратностям женской доли, когда они еще маленькие девочки. Женщины созданы вить гнезда, поэтому гнездо для них важнее всего. Конечно, всегда находились такие, которые не могли забыть своих мужей, продолжали заливаться слезами и носить траур; они в Ассе не задерживались, их отправляли на полевые работы, копаться в жирной, глинистой земле там, где Евфрат почти сливается с Тигром. Там они и умирали в конце концов, верные своему горю.
Самая большая комната в нашем доме служила одновременно и гостиной, и залом для советов. Мы с Ахиллом прошли внутрь вместе, плечо к плечу, чуть-чуть не задев за дверной проем с обеих сторон. Замечая это, я всегда чувствовал острое удовольствие, словно это свидетельствовало о том, кем и чем мы стали. Вождями, повелителями.
Я снял доспехи сам, тогда как Ахилл доверил себя раздеть женщинам, возвышаясь над ними, как башня, пока они возились с завязками и узлами и кудахтали над длинной полосой полузажившей раны, черневшей у него на бедре. Я никогда не мог переступить через себя и позволить рабыням себя раздевать: я помнил, какие у них были лица, когда мы выбирали их из своей доли трофеев. Но Ахилла это не волновало ни капли. Он позволил им снять с него меч и кинжал, по-видимому не понимая, что одна из них могла повернуть оружие в руке и убить его, пока он беззащитен. Я посмотрел на них с подозрением, но должен был признать, что такая возможность была крайне мала. От самой младшей до самой старшей, все они были в него влюблены. Нас уже ждали ванны с горячей водой, свежие набедренные повязки и чистые хитоны.
Потом, когда было налито вино и со стола исчезли остатки еды, Ахилл отпустил женщин и со вздохом лег на спину. Мы оба устали, но пытаться уснуть было напрасно — в окна светило солнце и, вероятнее всего, скоро к нам придут друзья.
Весь день Ахилл был очень молчалив — ничего необычного, если не считать, что его сегодняшнее молчание говорило об отдалении от меня. Мне не нравилось, когда у него было такое настроение. Он словно уходил куда-то, куда я не мог за ним последовать, в свой собственный мир, оставляя меня тщетно рыдать у ворот. Поэтому я наклонился к нему и дотронулся до его руки, вложив в свои пальцы больше силы, чем рассчитывал.
— Ахилл, ты едва притронулся к вину.
— У меня нет желания его пить.
— Ты болен?
Этот вопрос его удивил.
— Нет. Разве отказ от вина — признак того, что я заболел?