– Пусти! Не трогай, тебе говорят! – кричала Рита.
Тот только покачивался, ухмылялся и сжимал Танины плечи.
Перед его глазами, за спиной у Тани – она не видела, но слышала – стеной сквозь тьму, застилая лес, шел с железным стоном товарняк. Бесконечный, как в фильме ужасов. И было понятно: лязг железа не закончится никогда.
– Отвали от нее!
Егор сжал злее. Крепкие ногти впились Тане в кожу. Товарняк прощально громыхнул. Егор разжал хватку.
– А ты смешная! – сказал он, по-прежнему смеясь одним ртом.
Вернувшись в аварийку, Виктор развалился на диване. Принялся за бутерброды.
– Чо-то жор напал, – прошамкал он набитым ртом. – Лен, дашь чего еще?
– Чего еще? Всё сожрали! Хромов вставал, тоже голодный, я ему чаю налила и бутерброд с колбасой твой отдала. Пожевал и дальше завалился.
Она смотрела на Виктора довольно и сердито. О том, как там было в подземелье, не спрашивала. Захочет, сам расскажет, если есть о чем.
– Выпей! – предложил Кувалда.
– Можно маленько…
Кувалда разлил по полстакана. Принес графин холодной воды. Разбавил спирт. Лицо Виктора перекривилось:
– Не пошла…
– Хватит идиотничать! – окрикнула Лена. – Накидаетесь и куда вас девать?
– По новенькой? – Кувалда высился, из-под потолка разглядывая товарища смеющимися глазами.
– Хорош, – сказал Виктор. – Сегодня не буду. Хавчик есть?
– Яйца вареные. Будешь?
– Буду.
Кувалда принес пакетик с яйцами, которые Виктор торопливо облупил и проглотил – одно за другим.
– Как удав, – сказала Лена. Глядя на мужа, она подперла щеку рукой. – Даже соли не попросил.
– Ну, за вас, за нас! – Кувалда опрокинул. Дернулся кадык. – Покемарю…
– Иди, иди! – проводила его спину Лена. – И ты, Вить, тоже… Спи давай.
– Нарушил я сон. Неохота спать. Лучше это… по-разгадываю…
Он скинул ботинки и вытянул ноги. Лена извлекла из срединного ящика стола стопку газет. Передала их вместе с огрызком карандаша.
– Гадай, гадай… Только молча, ладно?
– А ты чего? Что делать будешь? Сидеть и молчать?
– Представь себе. Тебе-то какое дело!
Виктор листал газеты, изучая последние страницы, бормотал, причмокивал губами. Несколько раз запускал пятерню в волосы, их сжимая и вороша. Хлопал себя по лбу и быстро вписывал буквы. Один раз так размашисто нажал карандашом, что бумага прорвалась.
– Извини… Десять тысяч в древнерусском счете, а также отсутствие света. Четыре буквы. – Посмотрел на жену. – Ле-ен!
Она сидела в глубоком забытьи (мечтала? задумалась? спала с открытыми глазами?) – подбородок сросся с кулаком.
– Лен! – с испугом повторил он.
Зазвонил телефон.
Лена сорвала трубку и сказала чужим голосом:
– У аппарата.
Подождала.
– У аппарата. Да. Я поняла. Какой адрес? Пятая Ямская? Комбинат? Воду перекрыли? Принято. Будут у них до десяти.
Опустила трубку. Открыла тетрадь, внесла пометку, закрыла.
– Ты про что спрашивал?
Глаза их столкнулись, и оба, на миг смутившись, отвели взгляды, как юные влюбленные. Бессонница возвращает растерянность юности.
– Тьма! – сказал Виктор. – Ответ: тьма! Устала, бедненькая? Ляг, полежи. Я за тебя подежурю.
– Обойдусь.
Он уснул лишь на рассвете. Сон накрыл его стремительно. Виктор успел выплюнуть карандаш на пол, кинул туда же газеты – и пропал.
Ему показалось, что спал он несколько минут. Разбудил его поцелуй в губы. Он подскочил и столкнулся с женой лоб в лоб.
– Идиот! Идиот! – Она потирала ушиб. – Чуть не прибил! Ты почему такой дерганый?
В метро было людно, как всегда ранним утром. Виктор разгадывал людей: каждого, как неизвестное слово.
Вон тот смуглый красноглазый старичок в коричневой шляпе, наверно, часовщик – Виктор даже усмехнулся. А вон тот, в засаленной белой футболке с пестрой картинкой и в наушниках, – это студент. Едет на сессию. Небось, на пересдачу.
Пахло потом, одеколоном, жарой, тревогой и почему-то яичницей. Брянцевы стояли, сжатые.
Посреди тоннеля поезд замер. Отовсюду в вагоне послышалась музыка, вылетавшая из наушников и не слышная, пока грохотали колеса. Где-то рядом бил пустой там-там, а исполнитель бесперебойно ойкал. Из дальнего угла пронзительный, как комар, пел Цой про звезду по имени солнце.
“А если пожар?” – подумал Виктор, посмотрел сквозь стекло в темноту, увидел свое лицо, светлое пятно в рыжем кружеве волос. За лицом протянулись кабели тоннеля, серые и толстые.
– Ой, мамочка, мускулом пахнет, – раздался звонкий и жалобный детский голос.
– Тише, Ваня.
– Мускулом пахнет!
Кто-то растроганно по-тихому засмеялся, и тотчас кто-то вздохнул измученно.
– Может, случилось что? – беспокойно сказала Лена.
– Ельцин лег на рельсы, – сказал Виктор громко, так, чтобы слышали вокруг.
Поезд дернулся и покатил, разгоняясь и оглашая тоннель гудками. Гудя, выскочил на станцию к чернеющей толпе. Двери с резиновым чмоком разомкнулись.
На Ярославском вокзале как будто показывали два фильма – убыстренный и замедленный. В одном люди торопливо перемещались в разные стороны, сталкивались, огрызались, спешили дальше. В другом не спешили никуда. Баба с большим и багровым лицом высилась среди суеты, таращилась в пустоту, равнодушная к окрикам и тычкам. По стенам вокзала лепились бомжи: лежали, скрюченные, сидели, головой на грудь, стояли, разминая ноги и бросая трусливые взгляды.
Когда Виктор шел по вокзалу один, он останавливался возле бомжей, нашаривал в карманах мелочь, виновато подавал, сочувственно расспрашивал. Но сейчас он только повернулся к ним на ходу и замедлил шаг.
– Ты чего? – удивилась Лена.
Он ускорил шаг, последний раз покосился и вдруг остановился и выбросил руку:
– Смотри, смотри! Вон тот! Умер!
Он показывал на человека, который лежал отдельно от всех в позе эмбриона. Темная одежда вроде робы, колени подтянуты к серой бороде, под головой застывшая и уже подсохшая малиновая лужа, возле откляченного зада расплылась лужа побольше, коричнево-зеленого цвета. Вокруг кружили мухи.
– Воняет как! Я не могу. Пойдем!
– Подожди. Эй, ребят, – окликнул Виктор стоявших бомжей. – А он живой?
Те начали ворочать языками, отвечая разом и непонятно. Виктор подался к ним ближе.