– Сырка! – сообщила Лена и, присев, срезала розовую сыроежку. – Еще сырка! – встав, помахала корзинкой. – Меня грибы любят!
– Сырки, – передразнил Виктор, – несерьезные грибы!
– Может, ты и к грибам меня ревнуешь?
– Да кому ты нужна, кроме грибов.
– На этот счет есть и другие мнения.
– Ты что несешь? – Он сгреб из-под ног несколько шишек, метнул в нее, промахнулся, и одна, срикошетив от сосны, попала ему в голову. Охнул, встал, потирая висок. – Всё из-за тебя, гадина тупая! – простонал он со смешком. – Как будто пуля попала!
– Ты гадина! – живо отозвалась жена и опять присела.
Виктор сделал несколько широких шагов и вступил на просеку, сквозившую между лесными стенами. Свет голого, освобожденного, незаслоненного неба опрокинулся на него и ослепил.
– Мой! – сорвался он вдруг.
– Белый! – закричала Лена, ликуя, как будто отзываясь на белый свет.
Они увидели белый гриб с разницей в долю секунды, но Виктор, первым достигнув высокой и одинокой березы, спортивно нагнулся, полоснул лезвием, спрятал ножик в карман и обернулся к жене. Он держал гриб у лица и долгим засосом ноздрей нюхал шоколадную шляпку.
– Дай! – Лена подошла, недоверчиво всматриваясь. – Вить! – Она встала на цыпочки и дернула за локоть. – Не червивый?
– Сама ты червивая. Не лезь. Сломаешь. – Он опустил гриб в корзину, качнул ее плавно, как люльку, и блаженно произнес: – Дома насмотришься. Надо дальше искать…
– Может, дух переведем?
– Бездельница… – Виктор покрутил пальцем у ноющего виска. – В аварийке сидит, баклуши бьет. По лесу ходить – чем тебе не отдых? У меня, например, от этого силы прибавляются.
В небе загудел самолет, и, переча ему, наставительно отозвался дятел.
Пошли дальше.
– Ищи-свищи… Ищи-свищи… – приговаривал он, косясь на жену.
Наверное, белый гриб был таким ценным призом, что Виктору больше не везло. Он на ходу вдарил палкой по березе, сбивая наросшие каменные грибы.
– До нас всё смели… Ничего не оставили… Время… Потеряно время… Давно потеряно… Потеряно давно… С кем я связался?
Он перелез бесконечное поваленное дерево, поставил корзину на землю, выбрал линию полета и метнул сук: палка пролетела, красиво крутясь, пока не тюкнулась о строгий ствол сосны. Лена, что-то напевая, срывала ягодки и несколько раз нагнулась, подрезая новые сыроежки. Потом обнаружила укромную семейку лисичек. Виктор загорланил по складам:
– А я хочу быть похожим на Ленина! На Владимира Ильича!
– Певец нашелся! – подколола Лена. – А что ты еще можешь, кроме песен?
“Ау-у-у!” – раздался далекий тревожный зов.
“Ау-у-у!” – позвали опять, ожидая ответа.
– Я многое умею, – пробурчал Виктор.
– Ага, умеет. До аварийки докатился.
– Я, что ли, виноват…
– Другие мужики деньжищи зашибают. А ты привык, чтоб тобой командовали. Каждый сам себе капитан.
– И я капитан.
– Капитан. С трубой подзорной… Подзорной-позорной! Из консервных банок.
– Что? Что ты сказала? Повтори! Нет, что ты сказала? – Задыхаясь, он ринулся на нее, перекинув корзину через локоть, и она, пугливо хихикая, побежала. – Повтори-ка! – Сквозь шуршание и хруст он слышал, как мягко колотится большой гриб в его корзине.
– Белый! – прокричала Лена. – Ура, еще один!
Она сидела, согнувшись над грибом, и бережно отпиливала его у основания. Гриб был малого росточка, и, возможно, поэтому весь какой-то нахохлившийся и высокомерный, с обидчиво надутой глянцевитой шляпкой.
Виктор мгновенным движением вырвал гриб у Лены из рук и разломил, отделив шляпку от ножки.
– А! – закричала она с болью. – Ты что творишь?
– Он червивый! – Виктор смял и уронил ножку, разорвал шляпку напополам и тоже отшвырнул.
– Всё ты врешь! Ну и где здесь черви? Покажи хоть одного! – Лена присела, собирая гриб из травы. – Где, я тебя спрашиваю? – Подняла лицо, столкнулась с его взглядом, показавшимся ей жестоким и тупым. – Скотина! – Она вскочила и полоснула по воздуху раскрытым перочинным ножом. – Давай мне сюда свой гриб! Я его тоже покрошу! Приятно тебе будет?
– Эй! Ты что? – Виктор заслонялся от нее корзиной и отступал.
Лена с некрасивым искаженным лицом шла на него, сжимая нож, и голосила:
– Думаешь, всё тебе позволено, да?
Пятясь, Виктор вывалился на поляну, споткнулся о кочку, чуть не упал, выпрямился и пошел на жену. Она замерла, бросила нож и корзинку – грибы рассыпались и покатились, забавные и разноцветные. Он толкнул ее корзиной в грудь, подхватил левой лапищей и чмокнул в губы.
– Скот! – она дунула ему в лицо снизу вверх.
Он аккуратно отставил корзину и ухмыльнулся, словно набираясь силы.
Потом спокойно и ласково взял ее лицо двумя ладонями, сжав щеки. Она замычала, лягнула его ногой, он сместил ладони, зажимая ей уши, и присосался длинным поцелуем. Она укусила его за губу, он встряхнул ее, дернул влево-вправо… Несколько мгновений они качались в странном танце, и оказались на траве, между двух кочек.
Он лежал на ней, придавив всю и удерживая запястья вытянутых рук, то ли вглядываясь в ее лицо, то ли ничего не видя.
– Отстань!
– Не отстану.
– Витя, ты охерел? – В ее голосе послышалась юморная хрипотца. – Отпусти меня! Я сейчас закричу! Ты понял?
– Ау, – передразнил он. – Что ты закричишь? “Ау” закричишь?
– Витя, Вить! Здесь люди ходят…
– Здесь можно. Это лес. Давай, идиотка, слушай, что я тебе говорю.
– Сам идиот.
– Сама идиотка.
– От тебя по́том воняет.
– И ты, и ты… – Он проговорил, смакуя: – Вонючая…
– Ненавижу.
– Я тебя.
– Я… Ай! – Губы их слились согласно, сладко и крепко.
Виктор отстранился и пристально посмотрел на нее.
Она лежала с закрытыми глазами, молочный цветок клевера пробивался сквозь темные волосы. Он резким движением потянул на ней тренировочные штаны вместе с трусами, обнажил по бедра, приподнял ее и новым движением спустил их до колен. Нагота жены была смуглой и бледной, пухлой, и живот немного пухл, нежные морщинки на бедрах, над коленом голубел плевок синяка от огородного ушиба, лобок был крепкий, выдвинутый, подбритый, в жесткой черноте волосков. Он лег на нее и стал двигаться медленно и внимательно, глядя не на нее, а в сторону, чутко вслушиваясь в звуки леса. Пели птички. Они не были слышны всё это время лесной ходьбы, а сейчас он слышал их треньканье. Они словно подмигивали друг дружке свободными, какими-то необязательными трелями, то заливистыми, то отрывисто-короткими. Интересно, что, если не прислушиваться, их песенки можно было не слышать. Но вслушавшись, он обнаружил, что их нельзя не слышать: так они пронзительны. Эти звуки напомнили ему печатание на электрической машинке: настырный бег по клавишам, звяк абзаца, и снова беглые и размашистые ударчики.