– Лучше купим. На Митинском рынке бэушные есть, не задорого. Зарплату дадут в октябре и купим. Давай?
Действительно, почему бы не начать играть на старости лет – в робота-полицейского, в гонки, в лабиринт, в ниндзю, в сафари? Заполнив кроссворд, победно потряс сложенной газетой, как глухой погремушкой, прежде чем взять следующую. В открытое окно втекал ясный день.
– Мы мало с ней общаемся, ты не думаешь? – спросила Лена всё так же расклеенно.
– Да.
Вечером оба лежали на боку, и он обнимал ее сзади. Он держался за ее теплый уютный животик левой большой рукой, как за какой-то священный и вместе с тем привычный сосуд, и поглаживал – по-хозяйски умиротворенно, в благодарность за давнее, вспоминая всё хорошее… Их дочь растет, взрослеет – спасибо, живот, – всё это было в благодарном предсонном движении его шершавых пальцев.
Лена заснула, он не спал, аккуратно отплел руку, лежал и думал, что предатель.
Он предал тех, за кого болел почти два года.
Лена важнее?
Как там Белый дом? Вышвыривают людей из окон, гонят дубинками и газом, заливают костры пеной? Он предпочел кабачковые оладушки. Может быть, сегодня всё кончено, а он не слушал новостей. С другой стороны, подумал Виктор, еще гаже было бы узнавать новости и ничего не делать. Лучше ничего не знать, чем знать и дышать лесным воздухом под боком у жены.
Он загадал: если он нужен, если он пригодится муравейнику истории, пусть всё случится не сегодня и не завтра, пусть выпадет на другие дни, когда он будет в Москве.
Рано утром Лена уехала на работу. В десять он спустился в гостиную босиком, включил телевизор в самом начале новостей.
– Все бывшие депутаты, согласные с указом о роспуске Верховного Совета, получат по два миллиона рублей. – Смуглый диктор был с узким лицом, острым кадыком и длинным, загнутым носом, похожий на дрозда. – Также предусмотрены другие привилегии. – Голос у него был дробно-стучащий, деревянный. – Сегодня эти гарантии подтвердил в Кремле президент.
Появился Ельцин, чуть нагибаясь в камеру.
– Люди уходят… – Он был со взбитыми кремовыми волосами и лицом, показавшимся Виктору венозно-фиолетовым. – Уходят оттуда… Скоро там останутся два человека: Хасбулатов и Руцкой. – Игриво прищурился. – Вот что они будут в этом здании вдвоем делать… – Широкая усмешка поползла по всему лицу.
Ельцин покачивался, шевеля выпуклыми плечами, позади него проступал кабинет и колебались тени свиты.
Таня посапывала лицом в подушку, рыжие с золотистыми нитями волосы расплескались.
За спиной у Ельцина мелко и угодливо засмеялся кто-то в очках. Еще несколько мгновений Ельцин длился без звука, как бы в замедленной съемке – он ухмылялся, наставив сонные, слегка раскосые глаза.
Снова возник на экране дятел, за минуты отсутствия ставший еще уже и клювастее, и бодро застучал дальше:
– Министры финансов “Большой семерки” скорректировали повестку дня вашингтонской встречи. Они поддержали стремление Президента России осуществить прорыв к демократии. Новости культуры. В Москве состоялся дебют юного пианиста Игната Солженицына.
Напряженно забрякали клавиши, Таня зашевелилась, и Виктор выключил телевизор.
Он подумал было доделать вторую поджигу, а когда стемнеет, попробовать ее в деле, но вместо этого поплелся на улицу. Вокруг торжествовала осень, и, помедлив, он пошел в близкую рощу. Он рассеянно поглядывал по сторонам и думал: “Да, вот это сгодится”. На каждом шагу было столько вещей, годных для настоящей мощной баррикады! Кусок бетонной плиты над бывшей силосной ямой, ржавая, с шипами борона от трактора, лежащий еще с весны толстый клен, две оглобли развалившегося забора…
Наверняка там, на Красной Пресне, каждый на счету. А он здесь, под сельским небом…
Надо рвануть в город, а вечером обратно. Дочь заложит, что он уезжал. Начнутся выяснения: куда да зачем, Ленка мигом раскусит, а он обещал: никуда не соваться, шкуру поберечь… а просить Таню ничего не говорить матери – смешно и жалко. В аварийке тоже могут сдать. Нет, аварийка не сдаст. Или ненадолго в Москву? Нет, послезавтра и так у него Москва, послезавтра всё продолжится, будет продолжаться, пока чем-то да не кончится, послезавтра он как-нибудь выкроит время, ускользнет с работы…
Ленка… Ее внезапная теплынь поначалу сильно удивила его, вызвала недоверие, подозрение в подвохе, но сейчас, через несколько дней, потихоньку радовала, размягчала.
В роще березы заметно оголились и потемнели, у корней поблескивал изумрудный мох, стволы стали напоминать пятнистых змей. Было приятно зачерпывать кедами листву, порезче, пообильнее, доискиваясь до черной земли.
На извивистом крепком основании дикой сирени ему попалось небольшое семейство опят, гладких и строгих, напомнивших почему-то церкви Кижи с календаря – у них когда-то был такой календарь.
Совсем рядом раздалось блеяние.
Виктор обернулся. Он узнал человека с соломенной головой.
Лесник Сева равнодушно смотрел сквозь него поверх коз, которые ступали согласно и смирно и блеяли с дрессированной тоской.
– Здоров! Без Аськи, да? Чо, совсем заманала?
Лесник смолчал.
– Я говорю: Ася наша… Я, конечно, наслышан, – Виктор выбрал разбитной легкомысленный тон, сквозь который почему-то всё учащеннее ухало сердце, делая голос заискивающим, – я тебя хорошо понимаю, мне самому от нее покоя не было. С такой гулять – себе дороже. Ну как она там, Ася-то?
– Ась? – отозвался лесник тускло и сказал с шепелявым нажимом: – Зарежал.
– Чего?
Сева, скрипнув сапогами, пошел за козами.
Виктор, ухватив худую березку, перегородил ему путь – он как будто забыл, что козу они отдали сами.
– Зачем? – вскрикнул он испуганно.
– Не мешай… – Сева толкнул его плечом, как тугую дверь.
– Ты нормально говорить можешь? – У Виктора перехватило дыхание, березка раскачивалась в его кулаке, превращаясь в канат.
– Подумаешь, горе – зарезал! А куда ее девать, если она психичка? Только резать ее. Семью накормил.
– Приятного аппетита! – Виктор встал боком. – Счастливого пути! – Разжав березку, помахал ладонью в серой бересте.
– Вся страна, как Ельцин. – Лесник наставил синеватые брезгливые глаза. – Нажрется и чудит, нажрется и чудит, а с бодуна еще хуже… – он звучал, словно заклинал. – Все за Ельцина, за похмельцина. Работать никто не хочет. Потом не плакайте…
– Кто? Я, что ли, за него? Я против!
– А ты водку пьешь?
– Это-то при чем? Ты про Ельцина? Сволочь он, да?
– Еще какая! Страну прогудел…
– В этом ты прав.
– Если пьянка надоест, тысячелистник завари, – Сева нагнулся гибко, по-козьи, и, с усилием сцапав снежинку растения, поднес к ноздре. – Хорошо кишки прочищает…