Мы продолжали медленно катиться вперед, не в силах оторвать взгляда от происходящего на маленьком, освещенном пятачке перед больницей, как вдруг со стороны «буханки» раздался отчаянный голос: «Это не вакцина, говорю же вам, это не вакцина, она не поможет, вы не знаете, как принимать, ну подождите, дайте мне возможность…» — и сразу после этого крика морозный воздух как будто взорвался, и все закричали разом — и те немногие, кто все еще стоял возле тела, и остальные, которых было гораздо больше. «Буханка» вдруг закачалась, угрожая перевернуться и упасть набок, и наружу, расталкивая остальных, выпрыгнули двое — могло показаться, что они действуют слаженно, но отбежав совсем недалеко, они принялись ожесточенно рвать друг у друга из рук небольшую прямоугольную сумку, пока та не лопнула, выплюнув вверх и в стороны несколько сотен невесомых картонных упаковок, рассыпавшихся по снегу широким веером — словно не замечая этого, сражающиеся из-за сумки мужчины продолжали яростно тянуть ее, почти уже опустевшую, за ручки, а к ним уже бежали другие, прямо на ходу падая на колени и торопливо, обеими руками зачерпывая маленькие картонные коробочки и вместе со снегом лихорадочно рассовывая их по карманам. В этот момент из «буханки» показалась еще одна сумка — человек, доставший ее, держал ее над головой на вытянутых руках; он сделал отчаянный рывок, чтобы вырваться из напиравшей толпы, но, вероятно, кто-то с силой толкнул его или ударил, потому что сумка внезапно дрогнула — к ней немедленно протянулся еще десяток рук — и опрокинулась вниз, скрывшись в мешанине рук и ног. «Подождите! Да подождите же!» — надрывался все тот же отчаянный голос, уже едва слышный, и тут мы увидели его, выползающего на четвереньках из самой гущи людей, — на лице у него теперь белел марлевый прямоугольник, но я все равно узнала его круглую, коротко стриженную голову и бесформенную куртку. Он полз в сторону дороги — не решаясь встать на ноги, чтобы дерущиеся возле «буханки» люди не заметили его, — с трудом, медленно, потому что ползти ему мешал громоздкий пластиковый чемодан; возле самой дороги он наконец отважился подняться — и в ту же секунду один из дерущихся увидел его и крикнул: «А ну, стой! Стой!»
Идущий впереди Лендкрузер оглушительно взревел и рванулся вперед.
— Ходу, живо! — закричала рация папиным голосом. — Сейчас они нас заметят! — И прицеп, быстро ускоряясь, запрыгал за Лендкрузером по неровной, уходящей в темноту дороге; Сережа тоже поддал газу и еще раз оглянулся, чтобы последний раз посмотреть на то, что происходит метрах в двадцати позади нас — но внезапно резко ударил по тормозам, переключил передачу и начал сдавать назад, к освещенному участку дороги; проехав совсем немного, Паджеро остановился, а Сережа обернулся и сказал:
— Мишка, дай мне ружье. У тебя под ногами. Быстро! — Ни Лендкрузера, ни пикапа уже не было видно, слышны были только истошные папины крики: «Сережа! Ты ему не поможешь, Сережа! Ты что делаешь, твою мать!», и пока Мишка лихорадочно шарил внизу, под сиденьями, Сережа уже оказался снаружи, на дороге — распахнув пассажирскую дверь, он протянул руку:
— Ну? Давай!
Выхватив ружье, он одной рукой переломил его надвое, а другой достал из кармана два ярко-красных пластиковых столбика с металлическими наконечниками, загнал их в ствол, с лязгом защелкнул его на место, а затем встал прямо посреди дороги, широко расставив ноги, и крикнул — оглушительно громко:
— Эй! Доктор! Сюда!
Услышав этот крик, доктор повернул к нам свое закрытое маской лицо — только вместо того, чтобы броситься к нам, он зачем-то остановился и принялся напряженно вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть нас, словно не замечая того, что человек, кричавший ему «Стой!», уже отделился от дерущейся толпы и бежит к нему, неуверенно застывшему на обочине. Пока он еще был один, этот человек, остальные пока были слишком заняты добытыми из «буханки» сумками, и, судя по всему, он вовсе не собирался привлекать их внимание — крикнув лишь однажды, дальше он двигался уже молча, сжимая в руке что-то длинное и тяжелое, металлически поблескивающее в свете фар стоявших возле больницы автомобилей.
— Беги, доктор! — крикнул Сережа, вскидывая ружье, и тогда доктор вздрогнул, оглянулся, увидел приближающегося к нему человека и наконец побежал в нашу сторону, спотыкаясь и громыхая своим пластмассовым чемоданом, а человек с монтировкой — возможно, тот же самый, кто несколько минут назад ударил Колю, неподвижно лежавшего теперь на снегу, вдруг изо всех сил метнул эту монтировку прямо в его широкую, ничем не защищенную спину. Доктор упал.
— Вставай! — кричал Сережа, на заднем сиденье пронзительно лаял пес, я смотрела, как доктор неловко пытается подняться, одной рукой по-прежнему прижимая к себе свой дурацкий пластмассовый чемодан, а человек, метнувший монтировку, в два прыжка добирается до нее, откатившейся в сторону, и снова поднимает; он уверен, что в этом чемодане вакцина, поняла я, и тоже закричала:
— Чемодан! Бросай чемодан! — И тогда доктор, уже стоявший на коленях, словно услышав меня, с усилием толкнул чемодан от себя, как можно дальше, и тот, громыхая, с распахнувшейся крышкой, заскользил по утоптанному снегу, только человек с монтировкой не стал к нему нагибаться, словно гнался он вовсе не за ним — вместо этого, отпихнув чемодан ногой, он поднял монтировку над головой, замахнувшись широко и угрожающе, сейчас он его ударит, подумала я, и тут Сережа выстрелил.
От неожиданности я зажмурилась — буквально на долю секунды, а когда открыла глаза, выяснилось, что у меня заложило уши, потому что звуки вдруг пропали — и собачий лай, и крики; все, что происходило дальше, было похоже на немое кино — я увидела, что человек с монтировкой лежит, опрокинувшись на спину, а доктор, с пустыми теперь руками, ползет к нам на четвереньках, а затем поднимается на ноги и бежит, а с другой, темной стороны дороги, виляя, появляется едущий задом Лендкрузер; как толпа, до сих пор не замечавшая нас, застывает на мгновение, а затем, дрогнув, рассыпается на отдельные человеческие фигуры и начинает двигаться в нашу сторону, словно одинокий оглушительный выстрел не напугал ее, а, напротив, привлек; как Сережа оборачивается к Мишке и снова кричит что-то неслышное, а Мишка распахивает заднюю дверь и одним рывком съезжает в сторону, прижимая обезумевшего, лающего пса к противоположной стойке, и как доктор в съехавшей набок маске ныряет в машину буквально головой вперед, а следом за ним Сережа забрасывает ружье и прыгает за руль.
Слух вернулся ко мне уже после, когда мы с ревом рванули с места, взметнув клубы снежной пыли из-под колес прямо в лицо бегущим за нами по темной дороге людям и едва не столкнувшись с Лендкрузером, в последний момент успевшим увернуться — замешкавшись на секунду, он пристроился позади, и мы помчались вперед на максимально возможной скорости, и только тогда я услышала сразу все: и лай, и невнятные вопли наших преследователей, и голос Андрея из динамика, беспомощно повторяющий: «Ребята! Что там у вас, ребята? Что там?» Пикап мы догнали уже на выезде из города — он стоял с включенным двигателем прямо посреди дороги; стоило нам показаться из-за поворота, он немедленно тронулся, но нам все равно пришлось изрядно замедлиться — тяжелый, под завязку забитый прицеп, не позволивший пикапу ни развернуться, ни сдать задом, мешал ему ехать быстро. Убедившись, что мы едем за ним, Андрей наконец умолк и освободил эфир — и тогда немедленно заговорил папа.