Видимо, это был какой-то короткий путь через лес, потому что с каждым шагом мы все больше удалялись от дороги, перегороженной грузовиком. Идти, проваливаясь в глубокий снег, было нелегко — мы двигались молча, не разговаривая даже друг с другом; мы идем, как заключенные, думала я, добровольно сдавшиеся заключенные, еще несколько минут, и этот странный, нелогичный порыв, которому мы все поддались, начнет выветриваться, и тогда кто-нибудь — папа, а может быть, Ира — остановится и потребует, чтобы ему объяснили, куда мы идем и зачем, и это наверняка не понравится вооруженным людям в респираторах; что они тогда сделают — бросят нас здесь? Начнут стрелять? К счастью, этого я так и не узнала — полоса деревьев неожиданно закончилась, и мы вышли на открытое место; с одной его стороны широким полукругом торчал лес, а с другой — огромное, белое от снега — лежало озеро. Шагах в двадцати от берега стояли две красивые, новые избы — громадные, одноэтажные, с широкими плоскими крышами.
— Это что еще за… — сказал папа. Дышал он тяжело, с присвистом, и, остановившись, схватился за тонкий ствол дерева.
— Не задерживаемся, — хмуро приказал человек в камуфляже и пошел к ближайшей избе.
Второй человек — в белой матерчатой куртке и таких же штанах — показался уже после того, как все мы вышли из леса; больше не прячась, он спокойно зашагал позади нас, положив руки на висевший на шее автомат.
— Какая-то, мать ее, зарница, — задыхался папа, пытаясь догнать Сережу — доктор семенил за ним следом с озабоченным лицом, — маскхалаты, респираторы эти военные. И дома эти — откуда здесь дома? Не было здесь никаких домов!
— Отгрохали в прошлом году! — торжествующе сообщил Сережа и наконец обернулся: — Представляешь? Ты посмотри, какие коттеджи здоровенные — в каждом человек по двадцать помещается. Цивилизация!
— А вот и они, эти двадцать человек, — негромко сказала Ира.
Перед входом в избу, к которой мы направлялись, действительно собралась небольшая толпа — люди стояли молча и внимательно рассматривали нас; в отличие от наших провожатых, респираторов на них не было, и стоило нам подойти поближе, все они поспешно отступили, шарахнулись, словно испугавшись наших масок, — смотрели они настороженно, неприветливо, но среди них я заметила несколько женщин — немного, но их присутствие почему-то сразу меня успокоило. Они не похожи на военных, подумала я, это обычные люди, какие-нибудь местные, сбежавшие из деревень, торчавших вдоль трассы, — только за сегодняшний день мы видели три или четыре таких деревни, и все они были пусты. Сережа прав, мы сумеем с ними договориться, должны суметь.
Человек в камуфляже затопал ногами на пороге, стряхивая снег с ботинок, а затем зашел в избу и плотно притворил за собой дверь, оставив нас снаружи. Его белый товарищ непринужденно остановился неподалеку от нас и закурил — ни он, ни люди, молча стоявшие поодаль, по-прежнему не произносили ни слова, но я чувствовала, что они смотрят — изучающе, не отрываясь. Наконец дверь снова распахнулась, и камуфляжный, высунувшись, поманил нас рукой; послушно встрепенувшись, мы по одному просочились внутрь, на холодную и темную остекленную веранду, а затем, неловко потолкавшись у входа, словно перепуганные школьники перед кабинетом директора, очутились в теплой небольшой комнате, освещенной тусклым оранжевым светом керосиновой лампы, — разом заполнив ее всю, целиком. У дальней стены зябко жался к огромной угловой печи маленький стол, покрытый смешной цветастой клеенкой; за столом сидел человек — небритый, с сонным помятым лицом, который поднял голову и теперь без улыбки глядел на нас; возле его ног, у самой печки, я увидела пса — как только мы вошли, он вскочил и сидел теперь, подобрав лапы и аккуратно сложив на полу хвост, ах ты, предатель, подумала я, и мне показалось, что он услышал эту мою мысль, и желтые глаза его виновато блеснули.
— Иван Семеныч, — по-детски обиженно протянул камуфляжный откуда-то сзади, — ну маску-то, маску наденьте!..
— Отстань ты со своей маской, — отмахнулся человек за столом, — они в масках, мы в масках, ни слова понять невозможно.
— Дайте сесть, — задыхаясь, сказал папа, — не могу стоять, — и качнулся вперед, к стульям, стоявшим вдоль стены.
— Вы больны? — резко сказал помятый и начал вставать, с грохотом двигая шаткий стол.
— Нет, нет, — доктор, усердно работая локтями, принялся пробиваться вперед, чтобы оказаться ближе к помятому, — это не то, что вы думаете, у него сердце, сегодня был приступ, ему нужно лежать… я врач, я могу вам гарантировать, что мы все здоровы…
— Врач? — немного оживился помятый. — Врач — это хорошо, — сказал он затем и добавил загадочно: — Врача у нас теперь нет.
— А вы? — вдруг спросила Ира громко. — А у вас — все здоровы?
Человек с помятым лицом не обиделся и не возмутился и ответил вполне серьезно:
— Мы тут уже две недели. Если я хоть что-нибудь понимаю в этой заразе, за это время она как-нибудь да проявилась бы. Значит, вот как мы поступим, — продолжил он затем, — вы давайте устраивайтесь ночевать, детишек там уложите, все такое, Илья вас проводит… Илья! — позвал он, и дверь немедленно снова распахнулась, словно неизвестный Илья все это время стоял снаружи, напряженно ожидая, когда его позовут. — Проводи их, где там у нас еще место есть? Давай их к Калинам, не спят они еще?
— Подождите, — перебил его Сережа, — у нас там машины на дороге. Надо бы их сюда, поближе. И вообще, поговорить бы.
— Надо — давай поговорим, — живо согласился тот, кого назвали Иваном Семенычем, и снова опустился на свой стул, — садись. А вы — идите, идите, устраивайтесь. Маски можете снять, — он махнул на нас рукой, и, выходя на улицу под пристальным взглядом камуфляжного Ильи, я еще успела расслышать, как он говорит Сереже: — Ты это, не сердись, что ребята тебя помяли немножко, сам понимаешь…
Оказавшись снаружи, Илья стянул с лица респиратор, с наслаждением потер щеки ладонью, а потом оглядел нимало не поредевшую толпу перед входом и позвал:
— Калина! Ты здесь, что ли? Петрович?
— Ну, здесь, — с вызовом отозвались из толпы, почему-то женским голосом.
— Забирай, — сказал Илья, указав на нас щедрым, широким жестом, — у вас там место вроде есть еще, надо их на ночлег определить.
Предложение это, судя по всему, не вызвало у таинственного Калины ни малейшего восторга. С полминуты было тихо, а затем тот же женский голос спросил подозрительно:
— А если они больные?
— Не больные, — ответил Илья важно, — а вот этот — вообще доктор. Ты где, доктор? Покажись-ка. — И доктор неуверенно шагнул вперед, поднял руку и немного помахал ею в воздухе.
Калина оказался хрупким мужичком неопределенного возраста, со сморщенным, маленьким лицом; переговоры от его имени, как выяснилось тут же, вела его жена — высокая и крупная, вдвое больше самого Калины. Изба, в которую они привели нас, выглядела совершенно так же, как и первая — та же огромная веранда с летней мебелью, холодная и темная; такая же центральная комната с печью, служившая, впрочем, в этой избе чем-то вроде столовой — в самом ее центре громоздилось несколько разной высоты столов, составленных вместе, вдоль которых стояли наспех сколоченные деревянные скамейки; тот же стандартный интерьер подмосковных дачных пансионатов — тонко дребезжащие филенчатые дверцы с пошловатым рисунком на стекле, обитые вагонкой стены, простенькие люстры с плафонами-луковицами и даже бесполезный теперь телевизор. Пока мы входили, стаскивали куртки, раздевали детей, Калина не произнес ни слова — забившись в угол, он искоса посматривал на нас с непонятным выражением на лице, часто моргая.