— Чисто! — услышал он голос Вебера, ему, словно эхо, откликнулись еще двое.
— Чисто слева! — отозвался Бианко.
— В зале чисто! — доложил Шоволтер. — Проверяем комнаты.
— Работаю! — послышался возглас Ибарры.
Из коридора, куда направился Шоволтер, раздался женский вопль. Чавес резко обернулся. Ибарра, находившийся возле входа в коридор, шагнул вправо и прижался к стене.
— Цель!
Чавес молнией метнулся вперед и занял позицию напротив Ибарры. Из последней двери, выходившей в коридор, появился мужчина, тащивший за собой женщину и прижимавший к ее шее пистолет. Динг выглянул из-за угла. Террорист заметил его, дернул женщину, заслоняясь ею, как щитом, и что-то прокричал по-арабски с явно паническими интонациями. Динг подался назад.
— Шоволтер, твое место? — прошептал он в микрофон.
— Вторая комната.
— Цель около третьей двери. Десять-двенадцать футов. У него заложница.
— Я слышал ее. Открытое место есть?
— Полголовы.
— Понял. Скажешь, когда.
Чавес вновь высунулся из-за угла. Террорист немного повернулся, стараясь получше укрыться от него. В это мгновение Шоволтер вышел из двери с приложенной к плечу винтовкой и сразу выстрелил. Пуля вошла в правый глаз террориста. Он осел на пол, а женщина снова принялась вопить. Шоволтер направился к ней.
Чавес выдохнул, повесил «МР-5» на плечо и повернулся, чтобы осмотреть зал. Все сделано. От силы, двадцать секунд на все про все. Неплохо. Он включил рацию.
— Первый, это Синий. Работу кончил. Прием!
— Как у вас?
— Без потерь.
Осмотрев еще раз все здание и убедившись, что никого из террористов там не осталось, Чавес вновь связался с Кларком, Стэнли и подтвердил, что «работа кончена». После этого события развивались стремительно. Тэд Ричардс сообщил об этом офицеру связи народной милиции лейтенанту Масуди, затем доклад стремительно прошел вверх по инстанциям, и, наконец, кто-то наверху приказал, чтобы группа Чавеса вышла, сопровождая спасенных заложников, через парадную дверь и главные ворота территории посольства. На временном командном пункте «Радуги» Кларк и Стэнли долго возражали, но им пришлось сдаться после того, как Масуди на ломаном английском объяснил, что телекамер не будет. Просто ливийский народ хочет выразить свою благодарность. На это Кларку пришлось согласиться, пусть и против воли.
— Международные отношения… — прошептал он Алистеру Стэнли.
Через десять минут Чавес, вся его группа и заложники под сверкание блицев и аплодисменты появились в воротах посольства. Их встретили представители Шведской службы охраны (Sӓkerhetspolisen) и Департамента уголовных расследований (Rikskriminalpolisen), взявшие освобожденных под свою опеку. После рукопожатий и объятий, продолжавшихся две минуты, группа Чавеса вышла на улицу, где по обеим сторонам командиры народной милиции и армейских подразделений устроили им еще одну овацию.
Ричардс появился около Чавеса, когда «Радуга» протискивалась сквозь толпу к командному пункту.
— Что тут за чертовщина творится? — выкрикнул, перекрывая шум, Чавес.
— Трудно сразу слово подобрать, — сознался Ричардс. — В общем, они в восторге. Нет, лучше будет сказать: потрясены.
— А чего, скажи, ради Христа, они ожидали? — проорал сзади Шоволтер.
— Потерь! Множества убитых! Они вообще не рассчитывали, что удастся спасти хоть кого-то из заложников, не то что всех. Вот и восхищаются.
— Чего тут удивительного? — осведомился Бианко. — Что мы им, любители, что ли?
— У них самих далеко не лучшие показатели по спасению заложников, — отозвался через плечо Ричардс.
— Ну, да, — улыбнулся Чавес, — но мы-то «Радуга».
Будь Найджел Эмблинг в нормальном расположении духа, он распознал бы в своем настроении обычную попытку никчемного самооправдания. Но в этот момент он был полностью уверен в том, что весь мир быстро и неотвратимо катится ко всем чертям. Позднее ему, скорее всего, предстояло пересмотреть это мнение, но сейчас, когда он сидел у себя в кухне за чашкой чая и свежим номером «Дейли машрик», одной из полудюжины ежедневных газет, выходивших в пакистанском городе Пешаваре, его настроение не могло исправить, пожалуй, ничего.
— Проклятые идиоты! — проворчал он вслух.
В двери, словно по волшебству, появился его слуга Махмуд.
— Что-то нужно, мистер Найджел?
Одиннадцатилетний Махмуд был чересчур веселым и чересчур бойким — особенно в это время суток, — но Эмблинг знал, что без мальчишки его быт пойдет прахом.
— Нет-нет, Махмуд, я просто разговаривал сам с собой.
— О, сэр, это плохо, очень плохо. Знаете, что могут подумать люди? Кто-нибудь скажет: он тронутый. Пожалуйста, если захотите еще поговорить с собой, делайте это дома, ладно?
— Хорошо, хорошо. Иди, занимайся своими делами.
— Иду, мистер Найджел.
Махмуд был круглым сиротой, его мать, отец и две сестры погибли во время столкновений между суннитами и шиитами, охвативших Пакистан после убийства Беназир Бхутто. Эмблинг практически усыновил мальчика, предоставил ему кров, пищу, небольшое денежное содержание и, по секрету, учредил постоянно растущий трастовый фонд, который должен был перейти под управление Махмуда, когда тому исполнится восемнадцать.
Еще одну мечеть сожгли, еще одного лидера фракции нашли убитым, еще одно обвинение в фальсификации выборов, еще одного офицера Межведомственной разведывательной службы арестовали за продажу государственных тайн, еще один призыв к спокойствию из Пешавара. Все это ужасно, ужасно неприятно. Не то чтобы Пакистан когда-либо воплощал собой мир и покой, но в его истории бывали и гораздо более спокойные периоды, чем нынешний, хотя и тогда это спокойствие было притворным. Всего лишь тонкой пенкой в непрерывно кипящем котле раздора. Тем не менее Эмблинг нисколько не сомневался, что это единственное подходящее для него место на всей Земле, хотя так и не смог понять, в чем тут дело. Может быть, в перевоплощении, но как бы там ни было, Пакистан стал неотделим от его жизни, и теперь, в возрасте шестидесяти восьми лет от роду, он прочно пустил корни в почву своей второй родины.
Эмблинг знал, что едва ли не каждый, кто оказался бы на его месте, должен был испытывать страх и, вероятно, не без основания. Как-никак он англосакс, христианин, родом из Англии, откуда пришел «британский радж» — британское царствование, если перевести с хинди. Почти сто лет, начиная с середины 1850-х и до окончания Второй мировой войны, Великобритания владычествовала над регионом, который принято называть «Индостанским субконтинентом». Он в разные времена охватывал Индию, Пакистан, Бангладеш, Сомалилэнд, Сингапур, а также Верхнюю и Нижнюю Бирму, переименовавшую себя недавно в Мьянму. Но Эмблинг и ныне, и присно, и во веки веков называл и будет называть ее Бирмой, и черт с нею, со всякой политкорректностью. В Пакистане воспоминания о временах «британского раджа», конечно, потускнели, но так и не изгладились, и Эмблинг видел и ощущал это каждый день во взглядах стариков на рынке и в перешептываниях полицейских, слышавших рассказы своих родителей и дедов. Эмблинг не пытался скрывать свое происхождение, ну, а если бы захотел, то не смог бы этого сделать из-за акцента, с которым говорил на урду и пушту. Не говоря уже о белой коже и росте в шесть футов четыре дюйма, каким мог похвастаться очень мало кто из местных жителей.