Никто его не прервал. Октавиан молчал, стоя точно под солнечным лучом, и терпеливо ждал комментариев, но их не было. Значит, надо продолжать, сказать о легионах и предложить свое собственное решение проблемы «перенимания образа жизни» — разместить гарнизоны вокруг, от провинции к провинции.

— Я не намерен превращать ваш день в тяжкое испытание, мои коллеги-сенаторы. Поэтому я закончу тем, что скажу: если легионы Марка Антония — его легионы! — уже осели в Египте, почему он ждет от меня, что я найду им землю в Италии? Я думаю, они будут счастливее, если Антоний найдет им землю в Сирии. Или в Египте, где, кажется, он намерен сам осесть навсегда.

Впервые с тех пор, как он вошел в палату десять лет назад, Октавиан услышал аплодисменты в свой адрес. Даже около четырехсот сторонников Антония хлопали, а его собственные сторонники и триста нейтралов устроили ему длительную овацию. И никто, даже Агенобарб, не посмел освистать его. Он слишком задел за живое.

Октавиан покинул палату под руку с Гаем Фонтеем, который стал консулом-суффектом в майские календы. Свое собственное консульство Октавиан сложил на второй день января, подражая Антонию, который поступил так же за год до этого. Будут еще консулы-суффекты, но Фонтей должен будет продолжить службу до конца года. Выдающаяся честь. Консульство превратилось в триумфальный подарок.

Словно читая мысли Октавиана, Фонтей вздохнул и сказал:

— Жаль, что каждый год сейчас так много консулов. Ты можешь представить Цицерона, отказавшегося ради того, чтобы другой занял его место?

— Или бога Юлия, коли на то пошло, — усмехнулся Октавиан. — Я согласен, несмотря на собственное отречение. Но то, что большему количеству людей позволено стать консулами, умеряет блеск длительного триумвирата.

— По крайней мере, тебя нельзя упрекнуть в том, что ты хочешь власти.

— Пока я триумвир, у меня есть власть.

— Что ты будешь делать, когда триумвират закончится?

— Это произойдет в конце года. Я сделаю то, чего, полагаю, не сделает Антоний. Поскольку я больше не буду иметь этого титула, я поставлю свое курульное кресло на переднюю скамью. Мой авторитет и достоинство настолько неопровержимы, что я не буду страдать из-за потери титула. — Он хитро посмотрел на Фонтея. — Куда ты сейчас пойдешь?

— На Карины, к Октавии, — просто ответил Фонтей.

— Тогда я пойду с тобой, если ты не возражаешь.

— Я буду рад, Цезарь.

Путь через Форум, как всегда, преградила толпа, но Октавиан жестом подозвал ликторов, а германские охранники сомкнули ряды перед ними и позади них, и они пошли быстрее.

Проходя мимо резиденции верховного жреца на Велии, Гай Фонтей снова заговорил:

— Как ты считаешь, Цезарь, Антоний когда-нибудь вернется в Рим?

— Ты думаешь об Октавии, — сказал Октавиан, знавший, какие чувства Фонтей питает к Октавии.

— Да, но не только о ней. Неужели он не понимает, что все быстрее и быстрее теряет свое положение? Я знаю сенаторов, которые даже заболели, когда узнали об александрийском триумфе и «дарениях».

— Он уже не прежний Антоний, вот и все.

— Ты серьезно веришь в то, что Клеопатра имеет власть над ним?

— Я признаю, что этот слух появился как политический ход, но получилось так, словно желание породило мысль. Его поведение трудно объяснить чем-то другим, кроме влияния Клеопатры. Но я так и не пойму, чем она держит его. Прежде всего я прагматик, поэтому склонен отвергнуть версию о зельях как невозможную. — Он улыбнулся. — Но я не авторитет по Востоку, поэтому, возможно, такие зелья и существуют.

— Это началось во время его последнего похода, если не еще раньше, — сказал Фонтей. — Однажды на Коркире одной ненастной ночью он излил мне душу. Он говорил о своем одиночестве, растерянности, он был убежден, что потерял свою удачу. Даже тогда я считал, что Клеопатра терзает его, но не открыто, не опасным способом. — Он презрительно фыркнул. — Умная работа, царица Египта! Мне она не нравилась. Но ведь и она не в восторге от меня. Римляне зовут ее гарпией, но я считаю ее сиреной — у нее очень красивый, завораживающий голос. Он зачаровывает, притупляет чувства, и человек верит всему, что она говорит.

— Интересно, — задумчиво произнес Октавиан. — Ты знал, что они выпустили монеты со своими портретами на обеих сторонах?

— С двойным портретом?

— Ага.

— Тогда он действительно пропал.

— Я тоже так думаю. Но как мне убедить в этом безмозглых сенаторов? Мне нужны доказательства, Фонтей, доказательства!

V
ВОЙНА
32 г. до Р. Х. — 30 г. до Р. Х

23

— «Твои действия до сих пор не ратифицированы, — вслух читала Клеопатра письмо от Агенобарба. — Я сразу начал выступать в твою пользу, как только стал старшим консулом. Но у Октавиана есть ручной плебейский трибун, Марк Ноний Бальб из этого противного пиценского рода, который накладывает вето на все, что я пытаюсь сделать для тебя. Затем, когда в февральские календы фасции перешли от меня к Сосию, тот выступил с предложением осудить Октавиана, обвиняя его в том, что он блокирует твои восточные реформы. Отгадай с трех раз, что последовало: Ноний наложил вето».

Положив письмо, она взглянула на Антония. В ее желтых глазах горело холодное пламя, которое предупреждало, что львица готова к прыжку.

— Единственный способ сохранить твое положение в Риме — выступить против Октавиана.

— Если я это сделаю, я буду агрессором в гражданской войне. Я буду предателем, и меня объявят hostis, врагом народа.

— Ерунда! Так делал Сулла, так делал Цезарь. В результате оба они правили Римом. Кто вспомнит о hostis, когда все успокоится? Декрет, объявляющий человека вне закона, беззубый.

— Сулла и Цезарь правили незаконно как диктаторы.

— Это не имеет значения, Антоний! — резко возразила она.

— Я отменил диктаторство, — упрямо заметил Антоний.

— Когда ты победишь Октавиана, снова узаконь его! Просто как временную целесообразность, мой дорогой, — вкрадчиво посоветовала она. — Конечно же, ты понимаешь, Антоний, что, если Октавиана не остановить, он выступите предложением не ратифицировать твои действия на Востоке. И ни один плебейский трибун не посмеет наложить вето на его предложение. После этого он сможет назначить своих собственных клиентов, которые будут править во всех восточных владениях. — Она перевела дыхание, глаза ее сверкали. — Он еще предложит аннексировать Египет как провинцию Рима.

— Он не посмеет! И я не позволю нарушать мои планы! — сквозь зубы возразил Антоний.

— Ты должен сам поехать в Рим, чтобы подбодрить твоих сторонников, а то они как-то сникли, — с иронией заметила она. — И в этом путешествии тебе лучше захватить с собой армию.