Однако непреклонность Октавиана действовала на Клеопатру сильнее, чем она сознавала. Если бы она смогла отвлечься от этой невыносимой ситуации, она поняла бы, что Октавиан не имел права убивать ее детей, поскольку они были несовершеннолетними. Вероятно, ее ослепляла уверенность, что Цезариону удалось бежать. Но какова бы ни была причина, она продолжала считать, что ее дети в опасности.
Только в конце секстилия, когда сентябрь уже грозил экваториальными штормами, Октавиан отыскал Клеопатру в ее комнатах.
Она с равнодушным видом лежала на ложе. Царапины, синяки и другие следы ее горя по поводу смерти Антония прошли. Когда он вошел, она открыла глаза, посмотрела на него и отвернула голову.
— Уйдите, — коротко приказал Октавиан Хармиан и Ирас.
— Да, уйдите, — подтвердила Клеопатра.
Он подвинул кресло к ложу и сел, оглядываясь по сторонам. По всей комнате стояли несколько бюстов бога Юлия и один великолепный бюст Цезариона. Сходство, схваченное незадолго до его смерти, ибо это был бюст скорее мужчины, чем юноши.
— Как Цезарь, правда? — спросила она, проследив за его взглядом.
— Да, очень похож.
— Лучше хранить его в этой части мира, в безопасности, вдали от Рима, — сказала она самым мелодичным голосом. — Его отец всегда хотел, чтобы его судьбой был Египет. Это я взяла на себя смелость расширить его горизонты, не зная, что у него нет желания править империей. Октавиан, он никогда не будет угрозой для тебя — он счастлив править Египтом как твой царь-клиент. Для тебя нет лучше способа защитить свои интересы в Египте, чем посадить его на оба трона и запретить всем римлянам появляться в стране. Он проследит, чтобы ты имел все, что хочешь: золото, зерно, дань, бумагу, лен. — Она вздохнула и слегка потянулась, почувствовав боль. — Никто в Риме даже не должен знать, что Цезарион существует.
Он перевел взгляд с бюста на ее лицо.
«О, я и забыла, какие красивые у него глаза! — подумала она. — Серебристо-серые, светящиеся, в окружении таких густых, длинных ресниц. Тогда почему они никогда не выдают его мыслей, как и его лицо? Симпатичное лицо, напоминающее лицо Цезаря, но не угловатое, скулы более сглажены. И в противоположность Цезарю, он сохранит эту копну золотых волос».
— Цезарион мертв. — Он повторил: — Цезарион мертв.
Она ничего не сказала. Их взгляды встретились и словно сцепились. Но его глаза по-прежнему ничего не выражали, зелено-коричневые, словно застоявшийся пруд. Краска мгновенно сошла с ее лица и шеи, красивая кожа стала пепельно-серой.
— Он встретил меня, когда я шел по Александрийской дороге из Мемфиса. Он ехал на верблюде с двумя пожилыми сопровождающими. Голова его была полна идей, он хотел убедить меня пощадить тебя и двойное царство. Такой молодой! Так плохо разбирающийся в людях! Такой уверенный, что может убедить меня! Он сказал мне, что ты отослала его в Индию. И поскольку я уже нашел сокровища Птолемеев — да, госпожа, Цезарь предал тебя и незадолго до своей смерти рассказал мне, как их найти, — мне не пришлось выпытывать их местоположение у Цезариона. Конечно, он не сказал бы мне, как бы жестоко я его ни пытал. Очень храбрый юноша, я это сразу понял. Однако ему нельзя было разрешить жить. Одного Цезаря вполне достаточно. И я — этот Цезарь. Я сам его убил и похоронил у дороги на Мемфис в ничем не помеченной могиле. Его тело завернуто в ковер.
Он порылся в кошельке у пояса и что-то протянул ей.
— Его кольцо.
— Ты убил сына Цезаря?!
— Сожалея об этом, но — да. Он был моим родственником, и я виноват в том, что убил кровного родственника. Но я готов жить с кошмарами.
— Что заставляет тебя говорить мне все это: удовольствие от лицезрения моей боли или политика?
— Конечно политика. Живая ты для меня ужасная помеха, царица зверей. Ты умрешь, но меня ни в коем случае не должны считать причастным к твоей смерти. Трудная задача!
— Ты не хочешь, чтобы я участвовала в твоем триумфальном параде?
— Edepol! Нет! Если бы ты выглядела как амазонка, я бы с удовольствием сделал так, чтобы ты участвовала в нем. Но мне не нужен полумертвый котенок, с которым жестоко обращались.
— А что с другими юношами — Антиллом и Курионом?
— Они умерли вместе с Канидием, Кассием Пармским, Децимом Туруллием. Я пощадил Цинну. Он — ничто.
Слезы хлынули по щекам Клеопатры.
— А что с детьми Антония? — прошептала она.
— С ними все в порядке. Их не тронули. Но они остались без отца, без матери, без старшего брата. Я сказал им, что вы все умерли. Пусть они выплачут все слезы сейчас, пока по возрасту это еще прилично.
Он посмотрел на статую Цезаря, бога Юлия в образе египетского фараона — очень необычно.
— Ты знаешь, это доставляет мне мало радости. Я не хочу причинять тебе так много страданий. Но тем не менее я это делаю. Я — наследник Цезаря. И я намерен править миром вокруг всего Нашего моря. Не как царь и даже не как диктатор, но как простой сенатор, наделенный всеми видами власти плебейских трибунов. И это правильно! Миром должен править римлянин, и только римлянин, человек, который любит не власть, а работу, сможет править миром так, как им нужно править.
— Власть — это привилегия правителя, — сказала Клеопатра, не понимая его.
— Чушь! Власть — это инструмент наподобие денег. Вы, восточные автократы, дураки. Никто из вас не любит работать.
— Ты забираешь Египет.
— Естественно. Но не как провинцию, наполненную римлянами. Я должен правильно распорядиться сокровищами Птолемеев. Со временем народ Египта — в Александрии, Дельте и по берегам Нила — будет думать обо мне так, как думает о тебе. И я буду управлять Египтом лучше тебя. Ты растрачивала эту богатейшую страну на войну и личные амбиции, ты тратила деньги на корабли и солдат, ошибочно веря, что числом можно победить. Побеждает работа. Плюс, сказал бы бог Юлий, организация.
— Какие вы, римляне, самоуверенные! Ты убьешь моих детей!
— Вовсе нет! Я собираюсь сделать их римлянами. Когда я поплыву в Рим, они поедут со мной. Их воспитает моя сестра Октавия, самая восхитительная и самая добрая из женщин! Я не мог простить этому болвану Антонию, что он причинил ей боль.
— Уйди, — сказала Клеопатра, отвернувшись от него.
Он хотел было уйти, но она снова заговорила:
— Скажи, Октавиан, можно попросить, чтобы мне прислали фруктов?
— Нет, если они будут отравлены, — резко ответил он. — Я заставлю твоих служанок попробовать их по моему выбору. Малейший намек, что ты умерла от яда, — и меня обвинят. И не строй никаких грандиозных планов! Если ты попытаешься сделать так, чтобы выглядело, будто я тебя убил, я задушу всех троих твоих оставшихся детей. Я говорю серьезно! Если меня будут винить в твоей смерти, какая разница, если я убью и твоих детей? — Он о чем-то подумал и добавил: — Они не очень-то приятные дети.