Когда Юлия увидела отца, облокотившегося о подоконник в столовой, лицо ее озарилось, она со всех ног бросилась к нему, вскарабкалась на стену, спрыгнула и очутилась в его объятиях.
— Как поживает моя девочка? — спросил Цезарь, неся ее к одному из трех обеденных лож и усаживая рядом с собой.
— У меня был очень хороший день, папа. А выбранные плебейские трибуны — все хорошие люди?
Цезарь улыбнулся, и во внешних уголках его глаз показались вееры морщинок. Хотя его кожа от рождения была очень бледной, но после многих лет пребывания на свежем воздухе — на форумах, в судах, на полях сражений — открытые места стали смуглыми. Однако в глубине морщин возле глаз она оставалась белой. Этот контраст очень нравился Юлии. Когда отец не улыбался и не щурился, веер белых полосок, похожий на боевой раскрас дикаря, был отчетливо виден. Юлия встала на колени и поцеловала сначала один веер, потом другой, а он наклонил голову к ее губам и весь растаял, как не таял ни от одной женщины, даже Цинниллы.
— Ты очень хорошо знаешь, — ответил он ей, когда ритуал поцелуев закончился, — что никогда не случается так, чтобы все плебейские трибуны оказались хорошими людьми. Новая коллегия — обычная смесь хорошего, плохого, безразличного, зловредного и интригующего. Но я думаю, что они проявят себя более активно, чем нынешние, так что ближе к Новому году Форум будет очень занят.
Юлия была сведуща в вопросах политики, но жизнь в Субуре означала, что ее товарищи по играм (даже Матия из соседней квартиры) были разного социального положения и их мало интересовали различные махинации и перестановки в Сенате, комициях и судах. По этой причине, когда девочке исполнилось шесть лет, Аврелия отправила ее в школу Марка Антония Гнифона. Гнифон был личным учителем Цезаря, но, когда Цезарь, достигнув официального мужского возраста, надел жреческие облачения фламина Юпитера, Гнифон оставил его дом и возвратился в школу, где преподавал детям знатных родителей. Юлия оказалась очень способной и старательной ученицей, любившей литературу, как и ее отец. В математике и географии ее способности были более умеренными. Она не обладала удивительной памятью Цезаря. И очень хорошо, разумно заключили все, кто ее любил. Сообразительные и умные девочки — это хорошо. Но девочки-интеллектуалки — это никому не нужно. Прежде всего, это неудобно для них самих.
— Почему мы здесь, папа? — спросила Юлия, немного озадаченная.
— У меня есть для тебя новость, и я хочу сообщить ее тебе так, чтобы нам никто не мешал, — ответил Цезарь, теперь зная, как это сделать, раз уж он решился.
— Хорошая новость?
— Не знаю, Юлия. Надеюсь, хорошая. Однако я — не ты. Может быть, тебе она покажется не очень хорошей. Но я думаю, когда ты к ней привыкнешь, ты не будешь ее считать невыносимой.
Поскольку девочка была сообразительной и умной, она сразу поняла, в чем дело.
— Ты нашел для меня мужа, — сказала она.
— Да. Тебе это нравится?
— Очень, папа. Юния помолвлена и важничает перед нами, потому что мы еще не помолвлены. Кто он?
— Брат Юнии, Марк Юний Брут.
Цезарь пристально смотрел в ее глаза и поэтому заметил, как на мгновение в них мелькнуло непонятное выражение. Затем она отвернулась и стала смотреть прямо перед собой. Ее нежное горло задрожало, и она сглотнула.
— Ты недовольна? — спросил Цезарь, сердце его упало.
— Просто неожиданно, ничего больше, — ответила внучка Аврелии, которую с пеленок учили безропотно принимать все, что уготовит ей судьба, от нелюбимого мужа до вполне реальных опасностей при беременности и родах. Девочка повернула голову, ее большие голубые глаза теперь улыбались. — Я очень рада. Брут хороший.
— Ты уверена?
— О, папа, конечно, уверена, — сказала Юлия так искренне, что ее голос дрогнул. — Правда, папа, это хорошая новость. Брут будет любить меня и заботиться обо мне. Я знаю это.
У него стало легче на сердце, он вздохнул, улыбнулся, взял ее маленькую ручку и нежно поцеловал, а потом крепко прижал ее к груди. Ему и в голову не приходило спросить дочь, может ли она научиться любить Брута. Ибо любовь не радовала Цезаря — даже та, которую он испытывал к Циннилле и дочери, этой изящной юной нимфе. Любовь делала его уязвимым, а Цезарь это ненавидел.
Юлия соскочила с ложа и убежала. Он слышал, как она зовет Аврелию, спеша в ее кабинет:
— Бабушка, бабушка, я выйду замуж за моего друга Брута! Замечательно, правда? Ведь правда, это хорошая новость?
И вдруг раздался долгий стон и — рыдания. Цезарь слушал, как плачет его дочь, плачет так, словно ее сердце разбилось. Он не знал, почему она рыдает — от радости или от горя. Цезарь вышел в приемную и увидел, как Аврелия ведет ребенка в спальню, а та уткнулась лицом в ее бок.
Лицо его матери было спокойно.
— Я очень хочу, — сказала она ему, — чтобы женщины смеялись, когда они счастливы! А вместо этого добрая половина их ревет. Даже Юлия!
* * *
«Фортуна определенно продолжает благоволить Гнею Помпею Магну», — с улыбкой подумал Цезарь в начале декабря. Великий Человек изъявил желание навсегда покончить с угрозой пиратства, и Фортуна послушно предоставила ему это удовольствие. Сицилийское зерно прибыло в Остию, римский перевалочный пункт в устье реки Тибр. Здесь драгоценное зерно с глубоководных грузовых судов обычно перегружали на баржи, которые везли его дальше вверх по Тибру на склады самого порта в Риме. Здесь было безопасно — наконец-то дома.
Несколько сотен кораблей собрались в Остии. Но баржи не подходили. Квестор Остии перепутал время, что позволило баржам совершить дополнительный рейс вверх по Тибру, в Окрикул, где ждал урожай, собранный в долине Тибра, который также надлежало доставить в Рим. Поэтому пока капитаны и торговцы зерном метали громы и молнии, а несчастный квестор бегал кругами, разгневанный Сенат направил туда единственного консула, Квинта Марция Рекса, выправить положение.
Для Марция Рекса этот год выдался несчастливым. Его младший коллега умер вскоре после вступления в должность. Сенат немедленно назначил вместо него консула-суффекта, но тот тоже скончался, даже не успев сесть в курульное кресло. Сразу же справились в священных Книгах Сивиллы и, сообразуясь с предсказаниями, пришли к выводу, что больше никаких мер принимать не следует. Таким образом, Марций Рекс остался один. Это разрушило его планы. Во время своего консульства он желал поехать в свою провинцию, Киликию, отданную ему после того, как всадникам-оппозиционерам из деловых кругов удалось отобрать ее у Лукулла.
И вот теперь, когда Марций Рекс надеялся наконец отправиться в свою желанную Киликию, произошел этот ужасный конфуз с зерном в Остии. Багровый от гнева, он освободил двух преторов от их обязанностей в судах и срочно послал их в Остию — разобраться, в чем там дело. Итак, Луций Беллиен и Марк Секстилий, каждый в сопровождении шести ликторов в красных туниках, с топорами в фасциях, отправились в Остию. И именно в тот самый момент пиратский флот, насчитывавший свыше сотни военных галер, налетел на Остию со стороны Тусканского моря.