— Публий Клодий, добро пожаловать, — приветствовала она посетителя, указывая тому на кресло.
— Госпожа Семпрония, это большая честь для меня, — отозвался Клодий, стараясь показать себя с лучшей стороны.
— Думаю, Аппий Клавдий уже сообщил тебе новость? — спросила будущая теща с совершенно непроницаемым лицом, оценивая Клодия взглядом.
— Да.
— Ты хочешь жениться на моей дочери?
— Об этом я и мечтать не смел.
— О чем? О деньгах или о браке?
— И о том, и о другом, — признал он, решив, что не стоит лукавить: никто не знал лучше, чем Семпрония, что он никогда не видел ее дочери.
Она кивнула, довольная его ответом.
— Это, конечно, не тот брак, который я выбрала бы для нее, да и Марк Фульвий не в восторге, — вздохнула Семпрония, пожав плечами. — Однако Фульвия недаром внучка Гая Гракха. Во мне нет той стойкости духа, которой обладали все Гракхи. Муж мой тоже не унаследовал подобного качества от Фульвиев. И это, наверное, разгневало богов. Поэтому Фульвия взяла себе все то, чего не досталось нам с мужем. Я не знаю, почему она вдруг заинтересовалась тобой, Публий Клодий, но это так. И произошло это восемь лет назад. Именно тогда она приняла решение выйти замуж только за тебя, и больше ни за кого. И до сих пор своего решения не изменила. Ни Марк Фульвий, ни я не можем с ней справиться. Она сильнее нас. Если ты возьмешь ее, она — твоя.
— Конечно, он возьмет меня! — проговорил молодой голос с порога, выходящего в сад перистиля.
Вошла Фульвия. Вернее, не вошла, а вбежала. Это было в ее характере. Она просто бросалась на то, чего хотела, не тратя времени на раздумья.
К удивлению Клодия, Семпрония немедленно встала и ушла. Оставила дочь наедине с ним? Насколько же твердый характер был у Фульвий?
Клодий не мог выговорить ни слова. Он только смотрел. Фульвия была красавицей! Глаза — синие, волосы странно пестрые, бледно-каштановые, рот красиво очерчен, нос орлиный. Девушка была почти одинакового с ним роста, с пышной фигурой. Необычная. Совсем не такая, как все. В знаменитых семьях Рима таких не попадалось. Откуда она появилась? Конечно, он знал историю Семпронии о ее посещении Луперкалии и теперь подумал, что Фульвия — гостья из иного мира.
— Ну, и что ты скажешь? — строго спросило это необычное существо, усаживаясь в кресло, в котором только что сидела мать.
— Только то, что у меня перехватило дыхание.
Ответ ей понравился. Она улыбнулась, обнажив прекрасные зубы, крупные, белые и сильные.
— Это хорошо.
— Почему я, Фульвия? — спросил Клодий, сосредоточившись на главной трудности, на своем обрезании.
— Ты — необычный человек, — объяснила она, — и я тоже. Ты живешь чувствами. Я — тоже. Ты все воспринимаешь так, как воспринимал мой дед, Гай Гракх. Я боготворю своих предков! И когда я увидела тебя в суде, как ты сражался против значительно превосходящих тебя сил, против Пупия Пизона, Цицерона и других, насмехавшихся над тобой, мне хотелось их всех убить! Да, мне было только десять лет, но я знала, что нашла своего Гая Гракха.
Клодий никогда не рассматривал себя в сравнении с одним из братьев Гракхов, но Фульвия только что уронила в землю интересное зерно. А что, если он выберет себе сходную карьеру — аристократ-демагог, выступающий в защиту неимущих? Разве это не в точности будет соответствовать тому, чем он занимался до сих пор? Для него это будет легко, ибо у него имеется талант ладить с беднотой, — талант, которого не было у Гракхов!
— Ради тебя я попробую, — сказал он и очаровательно улыбнулся.
У нее перехватило дыхание. Но затем она холодно сказала:
— Я очень ревнива, Публий Клодий. И поэтому со мной тебе будет трудно. Если ты хоть посмотришь на другую женщину, я выцарапаю тебе глаза.
— Я не смогу смотреть на других женщин, — серьезно отозвался он, переходя от комедии к трагедии быстрее, чем актер успевает сменить маски. — На самом деле, Фульвия, может получиться так, что, когда ты узнаешь мою тайну, ты сама не захочешь смотреть на меня.
Она нисколько не смутилась. Наоборот, это ее заинтересовало. Она даже подалась вперед.
— Твою тайну?
— Мою тайну. И это действительно тайна. Я не потребую от тебя клятвы хранить ее, потому что существуют только два типа женщин: те, кто клянутся, а потом все выбалтывают, и те, кто сохраняют тайну, не давая клятвы. Ты, Фульвия, к какому типу женщин принадлежишь?
— Это зависит от тайны, — ответила она, чуть улыбнувшись. — Думаю, я — и та, и другая. Поэтому я не буду клясться. Но, Публий Клодий, я умею быть верной. Если твоя тайна не уронит тебя в моих глазах, я сохраню ее. Я сама выбрала тебя в мужья и останусь верна тебе. Я умру за тебя.
— Не умирай за меня, Фульвия, лучше живи для меня! — крикнул мгновенно влюбившийся Клодий.
— Расскажи мне! — живо потребовала она.
— Пока я был в Сирии с моим зятем Рексом, — начал Клодий, — меня похитили арабы-скениты. Ты знаешь, кто они?
— Нет.
— Это народ из азиатской пустыни. Они захватили все, чем владели греки в Сирии до того, как Тигран переселил греков в Армению. Когда эти греки возвратились домой после падения Тиграна, то оказались разоренными, без работы, без жилья. Арабы-скениты владели всем. Я понял, что это ужасно. Поэтому я стал действовать. Я добивался, чтобы греков восстановили в их исконных правах, а арабов возвратили в пустыню.
— Конечно, — кивнула она. — Это у тебя в характере — бороться за права обездоленных.
— В ответ на это, — с горечью продолжал Клодий, — арабы похитили меня и подвергли такому, чего не может вынести ни один римлянин. Такому позорному и нелепому наказанию, что… Если бы об этом узнали все, я бы не смог больше жить в Риме.
Пока Фульвия обдумывала возможные варианты Клодиева несчастья, в пристальном взгляде синих глаз одна мысль обгоняла другую.
— Что же они могли сделать? — спросила она, совершенно сбитая с толку. — Не изнасилование, не гомосексуализм, не скотоложество… Все эти вещи можно было бы понять и простить.
— Откуда ты знаешь о гомосексуализме, о скотоложестве?
— Я знаю все, Публий Клодий, — самодовольно похвасталась она.
— Нет. Ни то, ни другое, ни третье. Они меня обрезали.
— Что они сделали?!
— Значит, ты знаешь не все.
— Во всяком случае, не это слово. Что оно значит?
— Они отрезали мою крайнюю плоть.
— Твою — что? — переспросила она, обнаруживая глубину своего невежества.
Клодий вздохнул.
— Для римских девственниц было бы лучше, если бы настенная живопись изображала не только Приапа. Ведь эрекция у мужчин не постоянна.
— Это я знаю!