По крайней мере, первые минуты появления в родном доме оказались более терпимыми, чем предполагал Цезарь. Когда Евтих открыл дверь приемной и он увидел компанию тараторивших женщин, первым побуждением Цезаря было бежать, но он тотчас понял, что это отличное начало. Ощущение пустоты этого дома без его дорогой Цинниллы останется в нем, внутри, и об этом не потребуется говорить вслух. Рано или поздно маленькая Юлия упомянет о своей матери, но только не в эти первые мгновения, а спустя некоторое время, когда его глаза уже привыкнут к отсутствию Цинниллы и не будут наполняться слезами. Цезарь уже и не помнил, когда в этой квартире не было Цинниллы. Она жила здесь как его сестра, пока не достигла того возраста, когда могла стать его женой. Она была частью его детства и поры созревания. Бесценная женщина, которая теперь стала прахом в холодной, темной могиле.
Вошла его мать, спокойная и отчужденная, как всегда.
— Кто распространял слухи о моей поездке в Италийскую Галлию? — осведомился Цезарь, устанавливая кресло для нее рядом со своим.
— Бибул.
— Понятно. — Он со вздохом сел. — Что же, этого следовало ожидать. Нельзя оскорбить такую блоху, как Бибул, и не нажить себе врага на всю жизнь. Как же он мне не нравился!
— А как же ты ему не нравишься!
— Существуют двадцать квесторов. И мне повезло. По жребию мне досталось место службы вдали от Бибула. Но он на два года старше меня, а это значит, что мы всегда будем служить одновременно, продвигаясь по cursus honorum.
— Значит, ты намерен воспользоваться привилегией, установленной для патрициев Суллой, и выставить свою кандидатуру на курульную должность на два года раньше, чем это дозволено плебеям вроде Бибула, — сказала Аврелия утвердительно.
— Я был бы дураком, не сделав этого, а я не дурак, мама. Если я буду баллотироваться в преторы на тридцать седьмом году жизни, мой стаж пребывания в Сенате к тому времени достигнет шестнадцати лет, не считая срока моего фламината.
— Но все равно ждать еще шесть лет. А тем временем — что?
Он беспокойно шевельнулся.
— Я уже чувствую, как стены Рима давят на меня, хотя я пересек городскую черту всего несколько часов назад! Мне лучше жить за границей.
— Предстоит множество судебных процессов. Ты — знаменитый адвокат, наравне с Цицероном и Гортензием. Тебе предложат несколько интересных дел.
— Но в Риме, всегда в Риме! Испания была для меня настоящим открытием, — заговорил Цезарь, подавшись вперед. — Антистий Вет оказался апатичным правителем, который был счастлив перепоручить мне столько работы, сколько я захочу на себя взять, хоть я и был всего-навсего младшим магистратом. Поэтому я вел в провинции судебные процессы и управлял финансами губернатора.
— Последняя обязанность, наверное, была для тебя тягостной, — сухо заметила мать. — Деньги тебя не интересуют.
— Странно, но оказалось, что это интересно, когда это деньги Рима. Я взял несколько уроков по бухгалтерскому делу у самого замечательного человека — гадесского банкира, карфагенянина по имени Луций Корнелий Бальб-старший. У него есть племянник — они почти ровесники — Бальб-младший, его партнер. Оба очень много сделали для Помпея Магна, когда тот находился в Испании, и теперь, кажется, большая часть Гадеса принадлежит им. Если и найдется такая вещь, которой старший Бальб не знает о банковском деле и других фискальных делах, то она не имеет значения. Само собой разумеется, что общественный кошелек я застал в полном беспорядке. Но благодаря Бальбу-старшему мне удалось все наладить. Мне он понравился, мама. — Цезарь пожал плечами, глядя в сторону. — Фактически он был единственным настоящим другом, которого я там приобрел.
— Дружба — двустороннее движение. Ты знаешь больше людей, чем остальные римские аристократы, вместе взятые. Но ты не подпускаешь к себе ни одного римлянина из своего класса. Вот почему те несколько твоих настоящих друзей всегда иностранцы или римляне из низших классов.
Цезарь усмехнулся.
— Чепуха! Я лучше лажу с иностранцами, потому что вырос в твоем многоквартирном доме, с детства окруженный евреями, сирийцами, галлами, греками и боги знают кем еще.
— В этом вини меня, — спокойно сказала Аврелия.
Цезарь решил пропустить это замечание мимо ушей.
— Марк Красc — мой друг, а он безусловно римлянин, и такой же знатный, как и я.
— Ты вообще хоть что-нибудь заработал в Испании? — вдруг поинтересовалась мать.
— Немного здесь, немного там — благодаря Бальбу. К сожалению, в провинции на этот раз было мирно. Никаких пограничных стычек с лузитанами. А если бы они и случались, подозреваю, что Антистий Вет выступил бы против них лично. Не беспокойся, мама. Мои пиратские деньги в сохранности. У меня хватит средств, чтобы баллотироваться в старшие магистраты.
— Даже на должность курульного эдила? — спросила она с тревогой.
— Поскольку я патриций и не могу стать плебейским трибуном, выбор у меня небольшой, — отозвался Цезарь, вынимая перо из кружки и кладя его на стол.
Он никогда не вертел перо в руках при разговоре. Просто иногда ему приходилось на что-то смотреть, чтобы не встречаться глазами с матерью. Странно, он совсем забыл, что она может так сильно действовать на нервы.
— Цезарь, должность курульного эдила разорительно дорога. Твоих пиратских денег не хватит. Я тебя знаю! Ты не согласишься устраивать просто хорошие игры. Ты постараешься организовать лучшие игры из тех, какие помнит Рим.
— Наверное, я подумаю об этом года через три-четыре, — спокойно произнес он. — А пока я намерен в следующем месяце баллотироваться на должность куратора Аппиевой дороги. Ни один из Клавдиев не хочет браться за эту работу.
— Еще одно дорогостоящее предприятие! Казна выделит тебе один сестерций на милю дороги, а ты потратишь на каждую милю добрую сотню денариев.
Цезарь устал от разговора. Как всегда, когда им приходилось общаться, мать заговорила о деньгах и о том, что он не беспокоится о них.
— Ты знаешь, — проговорил Цезарь, взяв перо со стола и возвращая его в кружку, — ничто никогда не меняется. Я об этом забыл. Находясь вдали от дома, я стал думать о тебе просто как о своей матери — как это делает любой человек. И вот — действительность. Постоянные жалобы по поводу моей склонности к расточительности. Перестань, мама! То, что важно для тебя, для меня не имеет, значения.
Аврелия хотела было что-то сказать, но промолчала. Затем, поднявшись с кресла, молвила:
— Сервилия хочет как можно скорее поговорить с тобой.
— Зачем?
— Не сомневаюсь, она непременно скажет тебе об этом при встрече.
— А ты знаешь?
— Я не задаю вопросов никому, кроме тебя, Цезарь. Так я избегаю лживых ответов.
— Значит, ты заранее уверена в моей правдивости.
— Естественно.