— Я каждый день буду выдергивать по несколько волосинок, — просюсюкал Деметрий.
— Ты сегодня же выдернешь все волосы, — без малейшей жалости к себе заявил Цезарь. — Все, что я мог, я утопил в ванне, но думаю, их личинки остались. Кажется, поэтому я до сих пор не мог их вывести. Фу!
Деметрий аж взвизгнул:
— Невозможно! Даже когда это делаю я, это очень-очень больно!
— Все сразу! — приказал Цезарь.
И Деметрий принялся за работу, а голый Цезарь спокойно лежал. Он умел владеть собой. Он скорее умер бы, чем вздрогнул, застонал, заплакал или как-нибудь по-другому выдал свою боль. И когда пытка закончилась и прошло достаточно времени, чтобы боль утихла, Цезарь почувствовал облегчение. Ему даже понравился вид безволосого тела в серебряном зеркале, которое царь Никомед велел поставить в главных гостевых покоях дворца. Гладкий. И никакого чувства стыда. Поразительно голый. И почему-то больше похож на мужчину. Как странно!
Чувствуя себя рабом, которому дали свободу, в тот же вечер он вошел в столовую с новым, приятным ощущением, которое отражалось на его лице и в глазах. Царь Никомед взглянул и ахнул. Цезарь в ответ подмигнул.
* * *
Полтора года он оставался в Вифинии, путешествуя по разным местам. Это была идиллия, которую он вспоминал как самый чудесный период жизни, пока не достиг тридцати трех лет и не пережил еще лучшее время. Цезарь посетил Трою, чтобы почтить своего предка Энея, он несколько раз навестил Пессинунт, возвращался в Византии. Он бывал везде, избегая лишь Пергама и Тарса, где Клавдию Нерону и Долабелле все-таки удалось остаться еще на один год.
Помимо добрых отношений с Никомедом и Орадалтис главная радость того этапа жизни Цезаря состояла в визите к человеку, которого он едва помнил, — к Публию Рутилию Руфу, двоюродному деду по материнской линии.
Родившемуся в один год с Гаем Марием Рутилию Руфу исполнилось уже семьдесят девять лет. Он много лет прожил в почетной ссылке в Смирне и все еще оставался активным и бодрым, как юноша, сохранив в неприкосновенности острый ум и едкое чувство юмора, какие были у его друга и коллеги Марка Эмилия Скавра, принцепса Сената.
— Я многих пережил, — сказал Рутилий Руф, с радостным удовлетворением глядя на красивого молодого внучатого племянника.
— Тебя это не угнетает, дядя?
— Почему это должно меня угнетать? Наоборот, это меня подбадривает! Сулла все пишет мне, чтобы я возвращался в Рим, и каждый губернатор или чиновник, которых он посылает сюда, приходят ко мне лично и просят вернуться.
— Но ты не уехал.
— Я не хочу уезжать. Я люблю хламиду и греческие сандалии куда больше, чем любил тогу, и моя репутация здесь, в Смирне, намного лучше, чем была в Риме. Рим — неблагодарное и жестокое место, молодой Цезарь. Ты очень похож на Аврелию! Как она? Моя океанская жемчужина, найденная на илистых отмелях Остии… Я всегда называл ее так. Она овдовела, да? Жаль. Ведь это я свел ее и твоего отца, знаешь. И хотя ты можешь этого не знать, это я нашел Марка Антония Гнифона, чтобы он был твоим наставником, едва ты вышел из пеленок. Тебя всегда считали необыкновенным, одаренным ребенком. И вот ты — в двадцать один год — дважды сенатор, самый заслуженный герой войны! Ну и ну!
— Я бы не стал заходить так далеко, утверждая, что я — самый заслуженный герой войны, — улыбнулся Цезарь.
— Но ты действительно герой! Я знаю! Я сижу здесь, в Смирне, и слышу все. Сулла пишет мне. Всегда писал. И когда он улаживал дела в провинции Азия, он часто меня навещал. Это я предложил ему модель ее преобразования. Она основана на программе, которую мы разработали со Скавром много лет назад. Печально, что Сулла так болен. Но кажется, это не остановило его от вмешательства в дела Рима.
Он продолжал говорить в том же духе в течение нескольких дней, перескакивая с одной темы на другую с простодушной легкостью и с интересом прирожденного любителя слухов. Бойкое щебетание старой птицы, которую не удалось ни ощипать, ни лишить способности парить высоко. У Рутилия Руфа была любимая тема — Аврелия. Цезарь заполнял пробелы в его знании Аврелии, подбирая такие слова, которые явно говорили о том, что он очень любит свою мать. А в ответ Цезарь постоянно узнавал о ней многое, ему доселе не известное. Однако о ее отношениях с Суллой Рутилий Руф мало что мог сказать, а домысливать что-то не хотел, хотя заставил Цезаря посмеяться над вопросом: какая из его племянниц родила рыжеволосого сына рыжеволосому мужчине?
— Гай Марий и Юлия были убеждены, что это Аврелия и Сулла. Но конечно, это оказались Ливия Друза и Марк Катон.
— Верно, ведь твоя жена была Ливия.
— А старшая из моих двух сестер была женой Цепиона — консула, который украл золото Толозы. А ты — родственник Сервилиев Цепионов по крови, молодой человек.
— Я вообще не знаю эту семью.
— Зануды. Даже кровь Рутилиев не смогла их оживить. А теперь расскажи мне о Гае Марии и о фламинате, который ты получил по его желанию.
Планируя пробыть в Смирне лишь несколько дней, Цезарь задержался там на два месяца. Рутилий Руф многое хотел знать и многое хотел рассказать сам. Когда наконец Цезарь стал прощаться со стариком, тот заплакал.
— Я никогда не забуду тебя, дядя Публий.
— Приезжай опять! И пиши мне, Цезарь, пиши. Из всех удовольствий, оставшихся мне в жизни, самое большое — это искренняя переписка с образованным человеком.
* * *
Но всякая идиллия кончается, и идиллии Цезаря пришел конец, как только он получил письмо из Тарса в апреле того года, когда умер Сулла. Он находился в то время в Никомедии.
— Публия Сервилия Ватию, который в прошлом году был консулом, назначили губернатором Киликии, — сообщил Цезарь царю и царице. — Он просит, чтобы я был у него младшим легатом. Кажется, Сулла лично порекомендовал меня ему.
— В таком случае тебе не обязательно ехать, — тут же заметила Орадалтис.
Цезарь улыбнулся:
— Ни один римлянин не обязан что-то делать, и это действительно так, от самых верхов до самых низов. Служба в любом учреждении добровольная. Но есть определенные соображения, которые влияют на наши решения, хотя они и добровольны. Существует долг. Если я хочу сделать карьеру, я должен прослужить в десяти кампаниях с перерывами или непрерывно в течение шести лет. Никто никогда не обвинит меня в уклонении от наших неписаных законов.
— Но ты уже сенатор!
— Только благодаря моей военной карьере. А это в свою очередь значит, что я должен продолжать военную карьеру.
— Значит, ты уедешь, — вздохнул царь.
— Немедленно.
— Я позабочусь о корабле.
— Не надо. Я поеду по суше через Киликийские Ворота.
— Тогда я дам тебе рекомендательное письмо к царю Ариобарзану в Каппадокию.
Дворец пришел в движение, собачка приуныла: бедный Сулла понял, что Цезарь собирается уехать.