Лепид слушал все это с открытым ртом, а потом вдруг повернулся к своему писцу и вырвал из его рук восковую табличку и стилос, потому что тот записывал вторую часть речи Филиппа. Затем Лепид поднялся, чтобы ответить. Табличку он держал перед собой, чтобы при необходимости заглядывать в записи.
— Почему ты говоришь такие вещи, Филипп? — спросил он, не желая уважительно называть противника полным именем. — Признаюсь, я не могу понять, что руководит тобой. Какой у тебя мотив? Однако я уверен, что мотив у тебя есть! Когда Великий Ренегат поднимается в этой Палате, чтобы произнести одну из своих великолепных речей, будьте уверены, что у него всегда есть скрытый мотив! Кто-то платит ему за то, что он опять вывернул свою тогу! Какой он стал богатый! Как растолстел! Какой самодовольный! Как погряз в болоте роскоши! И всегда за счет какого-нибудь толстосума, который нуждается в сенаторском рупоре!
Лепид в упор смотрел поверх таблички на молчавших сенаторов. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что даже Катул ошеломлен речью Филиппа. Кто бы ни стоял за ним, это определенно не Катул и не кто-то из членов его фракции.
— Я отвечу на каждый пункт речи Филиппа, почтенные отцы. Первый пункт. Моя пассивность при жизни диктатора. Это неправда! Все это знают! Вспомните! Второй пункт. Голосование по поводу общественных денег на похороны диктатора. Да, я был против. И многие тоже были против. А почему бы и нет? Разве у нас нет права голоса? Третий пункт. Что касается моей оппозиции, которая является как бы сигналом для моих сторонников — разве они у меня есть? — о том, что я развяжу все, что завязал Сулла. Абсолютная ерунда! Я попытался аннулировать два закона и преуспел только с одним. Но дал ли я хоть малейший намек кому-нибудь, что я намерен отменить все законы Суллы? Разве вы слышали, чтобы я критиковал новую судебную систему? Или новые правила обращения с общественными слугами? Сенат? Процесс выборов? Новые законы об измене, ограничивающие действия провинциальных губернаторов? Ограничение функций народных собраний? Даже урезанный по самые уши плебейский трибунат? Нет, почтенные отцы, вы такого от меня не слышали! Потому что я не намерен соваться в эти постановления!
Последняя фраза была произнесена таким громовым голосом, что некоторые даже вскочили со своих мест. Лепид помолчал, дав сенаторам время успокоиться, потом продолжил:
— Четвертый пункт. Утверждение, что мой новый закон, возвращающий некоторые отобранные земли — некоторые, не все! — их первоначальным владельцам, — это предательский закон. Неправда. Мой lex Aemilia Lepida не говорит, что все конфискованные земли, принадлежавшие изменившим Риму городам и округам, должны быть возвращены их прежним владельцам. Это касается только земель, принадлежавших городкам, чье участие в войне было принудительным.
Лепид понизил голос, добавил в него побольше чувства:
— Коллеги-сенаторы, пожалуйста, подумайте! Если мы хотим видеть действительно единую римскую Италию, мы должны отменить старые наказания, которым мы подвергли италийских союзников. Теперь эти люди по закону являются римлянами, как и мы сами! Если Луций Корнелий Сулла в чем-то и ошибся, так это именно в этом деле. Для человека в его возрасте это может быть понятно. Но для большинства из нас, кто по крайней мере лет на двадцать моложе его, думать так же, как думал он, просто непозволительно. Позвольте мне также напомнить вам, что Филипп — тоже пожилой человек с устаревшими, вышедшими из моды предрассудками. Когда он был цензором, он продемонстрировал свои предрассудки ужасным способом, отказавшись сделать то, что фактически сделал Сулла, — распределить новых римских граждан по тридцати пяти трибам.
Сенаторы начали колебаться. Ведь это действительно был более молодой Сенат, чем десять лет назад. Чувствуя, что худшее позади, Лепид продолжал:
— Пятый пункт. Мой закон о зерне. Он тоже направлен на восстановление справедливости. Я считаю, что, если бы Луций Корнелий Сулла остался диктатором еще некоторое время, он бы сам в этом убедился и сделал бы то, что сделал я, — узаконил возврат дешевого зерна низшим классам. Частные торговцы зерном — жадные. Никто не может отрицать этого! И действительно, Сенат оказался достаточно мудр, чтобы увидеть смысл в моем законе о зерне, ибо Сенат одобрил его. Таким образом, мы удалили вероятность насилия и мятежа в Риме на случай неурожая в нынешнем году. Ибо нельзя отнять у простых людей привилегию, которой они пользовались так долго, что стали считать ее своим правом! Шестой пункт. Мои обязанности консула, на которого пал жребий наблюдать за курульными выборами. Да, жребий пал на меня, и по нашей новой конституции это значит, что только я могу их выполнить. Но, почтенные отцы, я вовсе не просил, чтобы меня послали вербовать четыре легиона для подавления недовольства в Фезулах, определив это моей первостепенной задачей! Это вы, вы сами направили меня! По своей доброй воле! Я не просил вас об этом! Вы не подумали — да и мне это не пришло в голову! — что курульные выборы по важности превосходят открытый мятеж в самой Италии. Я признаю, что счел первейшей задачей ликвидацию волнений. До выборов еще уйма времени. В конце концов, ведь еще только начало квинктилия! Седьмой пункт. Не идет вразрез с законами Суллы и тот факт, что оба консула будут отсутствовать в Риме, ведя войну. Даже если это война за пределами Италии. Согласно Луцию Корнелию Сулле, первейший долг консулов — заботиться о Риме и об Италии. Ни Квинт Лутаций Катул, ни я не превышаем консульских полномочий. Для ведения войны можно назначить командующим не сенатора только в том случае, если законно выбранные магистраты и другие компетентные сенаторы отсутствуют в Риме. И наконец, пункт восьмой. Почему же я менее квалифицирован, чем Квинт Лутаций Катул? Мы оба служили легатами в Италийской войне. Мы соблюдали честный нейтралитет, за который Луций Корнелий Сулла не наказал нас. В конце концов, вот мы, последняя пара консулов, выбранных лично им! У нас одинаковый военный опыт. Нельзя сказать, кто из нас засияет ярче на поле боя в Фезулах. В интересах Рима надеяться, что оба мы проявим себя одинаково хорошо, не так ли? Обычная римская практика показывает, что если консулы хотят принять командование согласно директиве Сената, то они должны это сделать. Консулы были направлены Сенатом, консулы взяли на себя командование. Больше сказать нечего.
Но Филипп не унимался. Не выказав ни разочарования, ни гнева, он умело перевел спор в жалобу на явную вражду двух консулов и проиллюстрировал это полусотней конкретных примеров, от обычных разногласий до серьезных стычек. Солнце уже зашло (что означало, что Сенат должен прекратить обсуждения), но и Катул, и Лепид не желали откладывать решение на следующий день, так что писцы Палаты зажгли факелы и Филипп продолжил говорить. Он хорошо рассчитал. К тому времени как Филипп закончит свои разглагольствования, сенаторы практически будут готовы согласиться на все, что угодно, только бы уйти домой, поесть и выспаться.
— Предлагаю, — сказал он наконец, — чтобы каждый консул поклялся, что он не превратит свою армию в инструмент личного мщения другому. Не такая уж великая просьба! Лично мне было бы спокойнее, если бы я знал о подобной клятве.
Лепид устало поднялся с места: