Наступившая тишина отозвалась в ушах большим громом, чем этот голос, заставлявший вибрировать балки и отлетавший эхом от стен.

Гай Гельвий Цинна поднялся со скамьи трибунов и прошел к тому месту, с которого он мог видеть и Цезаря, и дрожащую, растерявшую всю свою самонадеянность пару.

— Почтенные отцы, — сказал он, — как президент коллегии плебейских трибунов я вношу предложение лишить Луция Цезетия Флава и Гая Эпидия Марулла звания плебейских трибунов. И еще я предлагаю вывести их из состава сената.

Палата заволновалась, вверх вскинулись кулаки.

— Вывести! Вывести!

— Ты не можешь так поступить! — крикнул Луций Цезетий Флав-старший, поднимаясь с места. — Мой сын ничего особенного не сделал!

— Если бы ты обладал здравым смыслом, Цезетий, ты лишил бы его наследства за одну только глупость! — резко ответил Цезарь. — А теперь идите! Все! Идите! Идите! Я больше не хочу видеть вас, пока вы мне не докажете, что способны вести себя как достойные и ответственные мужи!

Гельвий Цинна ушел, но созвал Плебейское собрание, на котором Флав и Марулл были исключены из коллегии плебейских трибунов и из сената. Затем он быстро провел выборы. Выбывших заменили Луций Децидий Сакса и Публий Гостилий Сасерна.

— Я надеюсь, ты понимаешь, Цинна, — мягко сказал Цезарь Гельвию Цинне чуть позже, — что это только цветочки. Все это ты должен повторить завтра, перед расширенным собранием. Но я ценю твой жест. Пойдем ко мне, выпьем вина и поговорим о твоих новых поэмах.

Кампания «царь Рима» внезапно затихла, словно ее не было и в помине. Тем, кто не присутствовал на собрании, просто сказали, что Цезарь не видит разницы между значениями слов «рекс» и «цезарь», и они это судорожно проглотили. Как Цицерон заметил Аттику (им так и не удалось решить в свою пользу вопрос с переселением неимущих в Бутрот), плохо одно — то, что люди забыли, каким может быть Цезарь, когда его выведут из себя.

Впрочем, памятное собрание не прошло без последствий. В февральские календы палата собралась под председательством Марка Антония и проголосовала за пожизненное диктаторство Гая Юлия Цезаря. Пожизненное. Никто, от Брута с Кассием до Децима Брута с Требонием, не осмелился встать слева от курульного возвышения, когда началось голосование. Декрет приняли единогласно.

2

Теперь в состав клуба «Убей Цезаря» входил двадцать один человек: Гай Требоний, Децим Брут, Стай Мурк, Тиллий Кимбр, Минуций Базил, Децим Туруллий, Квинт Лигарий, Антистий Лабеон, братья Сервилии Каски, братья Цецилии, Попиллий Лигурийский, Петроний, Понтий Аквила, Рубрий Руга, Отацилий Насон, Цезенний Лентон, Кассий Пармский, Спурий Мелий и Сервий Сульпиций Гальба. Помимо своей ненависти к Цезарю Спурий Мелий назвал еще одну весьма странную, хотя и логичную причину своего вхождения в клуб. Четыре века назад его предок, тоже Спурий Мелий, пытался сделаться царем Рима. И убить Цезаря — это для него, Спурия, единственный способ смыть позорное пятно с его семьи, которая с тех пор так и не оправилась. Впрочем, обретение Гальбы больше обрадовало основателей клуба, ибо он, как патриций и экс-претор, пользовался огромным влиянием. В ранний период галльской войны Гальба даже провел кампанию в Альпах, но так плохо, что Цезарь быстренько отослал его от себя. Кроме того, Гальба был одним из тех, кому Цезарь наставил рога.

Помимо него только шестеро членов клуба могли претендовать на некоторую известность, но, к сожалению, остальные, как мрачно говорил Требоний Дециму Бруту, были жалкой кучкой людишек, или на что-то претендующих, или уже бывших.

— Самое лучшее в ситуации — это то, что никто не проболтался. Я даже шепотка не слышал, что существует какой-то там клуб.

— Я тоже не слышал, — сказал Децим Брут. — Если бы нам удалось заполучить еще двух китов вроде Гальбы, дело бы сдвинулось с мертвой точки. Двадцать три члена — это уже команда, вполне способная биться за голову Октябрьского коня.

— А наше предприятие очень похоже на состязание за голову Октябрьского коня, — сказал, помолчав, Требоний. — Если подумать, мы хотим сделать то же самое, так? Убить лучшего боевого коня, какой есть в Риме.

— Абсолютно согласен. Цезарь на класс выше всех. Никто не может даже надеяться затмить этого сверхгероя. Если бы была надежда, не было бы нужды убивать его. Хотя у Антония грандиозные планы — ха! Требоний, Антония тоже придется убить. Что ты на это скажешь?

— Я не согласен, — сказал Требоний. — Если мы хотим жить и процветать, все должны считать нас патриотами! Убьем хоть одного из подчиненных Цезаря — и превратимся в мятежников и изгоев.

— С Долабеллой можно иметь дело, — сказал Децим Брут. — А Антоний дикарь.

Тут его управляющий постучал в дверь кабинета.

— Господин, пришел Гай Кассий.

Децим Брут и Требоний тревожно переглянулись.

— Приведи его, Бокх.

Кассий вошел с довольно неуверенным видом, что показалось странным. Обычно в неуверенности его нельзя было упрекнуть. Все, что угодно, только не это.

— Я не помешал? — спросил он, что-то почуяв.

— Нет-нет, — ответил Децим Брут, придвигая третье кресло. — Вина? Или сначала поешь?

Кассий тяжело опустился в кресло, свел вместе руки, сплел пальцы.

— Спасибо, мне ничего не нужно.

Воцарилось молчание, которое почему-то трудно было прервать. Первым заговорил Кассий:

— Что вы думаете о нашем пожизненном диктаторе?

— Что мы сами сделали палку для наших спин, — ответил Требоний.

— И что мы больше никогда не будем свободными, — добавил Децим Брут.

— Я думаю так же. И Марк Брут тоже, хотя он не верит, что с этим можно что-либо сделать.

— А ты, Кассий, значит, считаешь, что можно что-нибудь сделать? — спросил Требоний.

— Можно! — воскликнул Кассий. — Его надо убить.

Он поднял янтарно-карие глаза на Требония и увидел в его унылом лице нечто такое, что заставило его затаить дыхание.

— Да я сам с удовольствием расколол бы этот жернов, висящий у нас на шеях!

— Как же ты сделал бы это? — спросил Децим Брут, напуская на себя озадаченный вид.

— Я не… я не… я пока не знаю, — заикаясь, ответил Кассий. — Вы понимаете, эта мысль появилась у меня только сейчас. Пока мы все не проголосовали за его пожизненное диктаторство, мне было как-то все равно, сколько он проживет. Но время ведь на него не влияет! Он будет таскаться на заседания сената даже в девяносто! У него фантастическое здоровье, а его ум всегда будет ясным.

По мере того как Кассий говорил, голос его становился громче. Две пары светлых сочувственных глаз внимательно следили за ним. Он понял, что попал к единомышленникам, и расслабился. Но все же решил уточнить:

— Я — единственный, кто так думает?