Камил, осведомленный, что происходит, послал известие в Форум Юлия. Взят в плен Децим Брут. Каково пожелание великого Марка Антония относительно того, как с ним поступить?

«Убей его», — был короткий ответ, сопровождаемый толстым, туго набитым золотыми монетами кошельком.

Бренны убили Децима Брута и послали Антонию его голову как доказательство, что они честно заработали куш.

3

В последний день июня сенат объявил Марка Эмилия Лепида inimicus за то, что он примкнул к Антонию, и конфисковал его имущество. Но тот факт, что он был великим понтификом, вызвал некоторое смущение, поскольку верховный жрец Рима не мог быть лишен своего поста и сенат не мог отказать ему в приличном жалованье, которое тот ежегодно получал от казны. Hostis позволил бы это, inimicus — нет. И хотя Брут в письмах из Македонии сокрушался по поводу несчастной доли своей сестры Юниллы, на деле она продолжала очень комфортно жить в Общественном доме и могла по своему желанию пользоваться любой виллой между Антием и Суррентом. Никто не отобрал у Юниллы драгоценности, одежду и слуг. А Ватия Исаврик, женатый на ее старшей сестре, не предпринял никаких финансовых мер со стороны государства, которые повлияли бы на ее благосостояние. Брут просто умело использовал ситуацию, в надежде, что некоторые ослы поверят ему и заплачут.

Количество освободителей, оставшихся в Риме, уменьшалось. Получавший грубое удовольствие от мук пытаемых им рабов Луций Минуций Базил узнал, что они испытывают при этом, когда все его рабы восстали и замучили до смерти своего господина. Его смерть не явилась потерей ни для кого, особенно для освободителей, от братьев Цецилиев до братьев Каска, которые продолжали являться в сенат, но сами не знали, сколько это продлится. Цезарь Октавиан через своих агентов имел информацию обо всем. Их было много, и все, чем они занимались, — это спрашивали простой люд, почему освободители не казнены.

Антоний, Лепид, Вентидий, Планк, Поллион и их двадцать три легиона почему-то беспокоили римлян значительно меньше, чем Октавиан. Форум Юлия, казалось, был от них удален в бесконечно большей степени, чем Бонония, которая стояла на перекрестке Эмилиевой и Анниевой дорог — двух путей к Риму. Даже Брут в Македонии считал, что Октавиан намного опаснее, чем Марк Антоний.

Предмет же всех этих опасений спокойно сидел в Бононии, помалкивая и ничего не предпринимая. В результате он стал настоящей загадкой. Никто не мог сказать с уверенностью, о чем думает и что замышляет Цезарь Октавиан. Прошел слух, что он хочет консульства (все еще вакантного), но когда обращались за разъяснениями к его отчиму Филиппу и его шурину Марцеллу-младшему, по их лицам ничего нельзя было понять.

Теперь Рим уже знал, что Долабелла мертв, а Сирию забрал Кассий. Но как и Форум Юлия, Сирия была далеко, а Октавиан был в Бононии, рядом.

Затем, к ужасу Цицерона (хотя он тайно обдумывал и такой вариант), появился другой слух. Октавиан хочет стать консулом, да, но младшим при старшем консуле Цицероне. Молодой человек, сидящий у ног мудрого, уважаемого старца и внимающий его речам. Романтично. Прелестно. Но даже несколько обалдевший от своих многочисленных нападок на Марка Антония Цицерон сохранил достаточно здравого смысла, чтобы сознавать, что эта воображаемая картина является абсолютно немыслимой. Октавиану нельзя доверять ни на йоту.

К концу июля четыреста центурионов и убеленных сединами ветеранов прибыли в Рим просить аудиенции у сената с мандатом от их подразделений и требованиями: для себя — обещанных премий, для Гая Юлия Цезаря-сына — консульства. Едва рассмотрев оба пункта, сенат решительно ответил «нет».

В последний день месяца, носившего родовое имя отца, Октавиан перешел Рубикон с восемью легионами, отобрал из них два легиона и с ними двинулся дальше. Сенат запаниковал и послал делегатов просить Октавиана остановиться. Ему разрешат баллотироваться в консулы in absentia, без личной явки, поэтому нет необходимости продолжать марш!

А тем временем два легиона ветеранов из провинции Африка прибыли в Остию. Сенат тут же использовал ситуацию и поместил их в крепость на Яникуле, откуда открывался вид на сады Цезаря и пустой дворец Клеопатры. Всадники первого класса и верхний слой второго класса вооружились, молодежь поднялась на Сервиеву стену.

Все эти меры были не более чем хватанием за соломинку. Люди, которые хотя бы номинально должны были контролировать ситуацию, не имели понятия, что делать, а другие, статусом ниже второго класса, продолжали спокойно заниматься своими делами. Ссоры великих всегда пахнут кровью. Простой люд страдал лишь тогда, когда сам бунтовал. А бунтовать не хотели не только низшие классы, но и те, что повыше. Бесплатное зерно было роздано, торговля шла хорошо. Работы всем хватало. В следующем месяце должны состояться Римские игры, и никто в здравом уме не совался на Римский Форум, где обычно «верхушка» проливала кровь.

А «верхушка» продолжала хвататься за соломинку. И когда прошел слух, что два лучших легиона Октавиана — четвертый и Марса — решили покинуть его, чтобы помочь городу, раздался огромный вздох облегчения. Но он перешел в вопль отчаяния, когда слух оказался ложным.

В семнадцатый день секстилия наследник Цезаря, не встретив сопротивления, вошел в Рим. Войска, сидящие на Яникуле, перешли на сторону вошедших в город солдат, встреченных радостными криками и цветами. Единственная пролитая кровь принадлежала городскому претору Марку Цецилию Корнуту, который закололся сам, когда Октавиан появился на Форуме. Простой люд исступленно его приветствовал, но сенаторов нигде не было видно. Мгновенно все взвесивший Октавиан возвратился на Марсово поле, дав понять, что примет там любого, кто захочет его повидать.

На следующий день сенат капитулировал, униженно интересуясь, будет ли Цезарь Октавиан баллотироваться на консула. Выборы незамедлительно проведут. В качестве второго кандидата сенаторы робко предложили племянника Цезаря, Квинта Педия. Октавиан милостиво согласился и был избран старшим консулом, а Квинт Педий стал младшим.

Девятнадцатого секстилия, за месяц до своего двадцатилетия, Октавиан на Капитолии принес в жертву белого быка и был торжественно введен в должность. Двенадцать грифов кружили в небе — зловещий, ужасающий знак, какого небывало со времен Ромула. Но ни матери, ни сестры рядом не было, ибо мероприятие относилось к сугубо мужским, а сам Октавиан был счастлив видеть страх в глазах своего отчима и остальных сенаторов. Что при этом думал тоже пришедший в замешательство Квинт Педий, его молодой кузен не знал — и не интересовался.

Этот Цезарь ступил на мировую сцену и не собирался преждевременно ее покидать.

XI
ОБЪЕДИНЕНИЕ
Секстилий (август) — декабрь 43 г. до P. X

1

Марку Випсанию Агриппе выпала роль самого преданного его сторонника, роль, которую он исполнял с радостью. Зависть или амбиции вовсе не двигали им. Искренняя любовь, полное восхищение и нежное желание защитить — вот что он чувствовал к Октавиану. Другие могли проклинать Октавиана, ненавидеть его, высмеивать, но Агриппа один понимал, кем на деле он был, и неровности собственного характера никак не влияли на его отношение к подопечному. Если интеллект Цезаря возносил его до небес, то совершенно иной склад ума Октавиана, решил Агриппа, позволяет ему совершенно иное — дает возможность опускаться в подземный мир. Ни один человеческий недостаток не ускользал от него, никакая слабость не игнорировалась, ни одно случайное замечание не оставалось не обдуманным со всех сторон. Он обладал инстинктами рептилий — умел сохранять неподвижность, когда другие метались, увязая в ошибках. Когда он делал движение, оно было либо столь быстрым, что ни один глаз не мог его отследить, либо столь медленным, что казалось практически иллюзорным.