— Орка, — обратился Цезарь к Квинту Валерию Орке, — тебе достается Сардиния и один легион новобранцев. Мне все равно, что станется с этим островом, даже если он погрузится на дно. Но зерно там родится отменное. Его надо сберечь.
— Да, Цезарь, я его сберегу.
Подошла очередь одного из наиболее удивительных сторонников Цезаря — сына Квинта Гортензия. После смерти отца он отправился в Галлию и за удивительно короткое время сумел показать себя с замечательной стороны. Квинт Гортензий нравился Цезарю, особенно дипломатичностью и умением найти общий язык с вождями строптивых племен. Правда, то, что он не колеблясь пересек Рубикон вслед за своим командиром, явилось сюрпризом. Но очень приятным.
— Квинт Гортензий, на тебе — Тусканское море. Набери флот и возьми под контроль все морские пути между Сицилией и западным побережьем Италии от Регия до Остии.
— Да, Цезарь.
Осталось отдать последнее, самое важное распоряжение. Все взгляды сфокусировались на жизнерадостной веснушчатой физиономии Гая Скрибония Куриона.
— Курион, мне нужна твоя помощь. Ты надежный союзник, ты отважен и храбр. Возьми все когорты Агенобарба и набери в дополнение к ним людей, чтобы составить не менее четырех легионов. Набирай в Самнии и Пицене, но не в Кампании. Тебе надлежит прогнать с Сицилии Постумия, Катона и Фавония. Сицилия нам необходима как воздух. Как только справишься с этим, оставь на острове гарнизон и отправляйся в Африку — она нужна нам не меньше. В результате все зерно будет нашим. С тобой поедут Ребил в качестве помощника и не бывавший еще в боях Поллион.
— Да, Цезарь.
— Все получившие назначения наделяются полномочиями пропреторов.
У Куриона зачесался язык.
— Пропреторам полагаются шесть ликторов. Могу я увить их фасции лавром?
Впервые маска слетела.
— Почему бы и нет? Италия завоевана, — ответил Цезарь и добавил с горечью: — Завоевана. Да. Но ее почему-то никто не защищал. — Он резко кивнул. — Это все. Доброго дня.
Курион с гиканьем помчался домой, схватил в охапку Фульвию и принялся целовать. Цезарь дал ему на подготовку к походу целых пять дней.
— Фульвия, Фульвия, я теперь полководец! — радостно выкрикнул он.
— Что?!
— Мне поручено с четырьмя легионами — с четырьмя, ты только вообрази! — захватить Сицилию, а потом север Африки! Это моя война! Я — пропретор, Фульвия, я украшу мои фасции лавром! Я — командир! У меня шесть ликторов! Мой помощник — убеленный сединой ветеран Каниний Ребил! Я — его начальник! И еще мне придан Поллион! Разве это не замечательно?
Беззаветно преданная ему жена просияла, поцеловала дорогое веснушчатое лицо.
— Мой муж — пропретор! — Новые поцелуи. — Курион, я тобой горжусь!
Вдруг выражение ее лица изменилось.
— Но это значит, что ты должен ехать? Когда тебя облекут полномочиями в Сенате?
— Не знаю, состоится ли нечто подобное, — ничуть не смутившись, заявил Курион. — Цезарь сам присвоил нам статус пропреторов, но, строго говоря, он ведь не имеет на это права. Так что мы должны ждать решения курий.
Фульвия оцепенела.
— Он метит в диктаторы.
— Да. — Курион отрезвел, нахмурился. — Поразительное спокойствие. Я такого еще никогда не видел. Он сидел и невозмутимо, совсем не волнуясь, раздавал назначения. Решительность, немногословие, точные формулировки. Этот человек феноменален! Он точно знает, что у него нет никаких прав ни на что, и абсолютно игнорирует это! Я по наивности полагал, что автократа из него сделали десять лет единоличного управления Галлиями, но — о боги, Фульвия! — нет, нет и нет! Он рожден властвовать! Изначально! И теперь меня удивляет, как ему удавалось так долго это скрывать! О, я помню, как раздражала меня, когда он был консулом, непререкаемость его суждений! Но я тогда думал, что это Помпей дергает за ниточки. Теперь я знаю, что это попросту невозможно. Цезарь держит в руках все ниточки и дергает за них сам.
— Моего Клодия кто-то определенно задергал, хотя ему уже все равно, что я сейчас говорю.
— Он не терпит ни малейшего сопротивления, Фульвия. И при этом шагает к цели, не проливая римскую кровь. Сегодня я слышал диктатора, выскочившего во всеоружии из чела Зевса.
— Второй Сулла.
Курион энергично замотал головой.
— О нет. Только не Сулла. В нем нет его пороков.
— Но сможешь ли ты служить автократу?
— Думаю, да. По одной причине. Рим сейчас нуждается в Цезаре. В его твердой руке. Но сам Цезарь при том уникален. Впоследствии никому не удастся его заменить.
— Тогда хвала богам, что у него нет сыновей.
— А также родичей, могущих претендовать на наследование его положения.
В самом влажном и темном углу Римского Форума располагалась резиденция великого понтифика, огромное холодное строение, лишенное каких-либо архитектурных красот. Приближалась зима, внутренние дворы уже выстыли, но в этом мрачном здании существовала просторная теплая гостиная, отапливаемая двумя большими жаровнями. Раньше она принадлежала Аврелии, и в те времена весь периметр ее занимали гигантские стеллажи, заваленные книгами, разнообразными документами и счетами. Однако все это ушло. Стены гостиной вновь отливали золотом, пурпуром и кармином под потолочным плафоном, словно бы набранным из пчелиных темно-фиолетовых сот с золочеными ободками. Кальпурния долго отнекивалась от переезда в апартаменты покойной свекрови. Сделать это уговорил ее Евтих, управляющий. Он намекнул новой хозяйке, что в свои семьдесят ему уже трудновато взбираться по лестнице, да и остальным слугам тоже. И Кальпурния спустилась вниз. Правда, с тех пор пробежало пять лет, и любое воспоминание об Аврелии воспринималось теперь только как дополнительное тепло.
Она сидела с тремя котятами на коленях, двумя полосатыми и одним черно-белым, осторожно перебирая их шерстку. Котята спали.
— Мне нравится их безмятежность, — сказала она своим гостьям и улыбнулась. — Мир может рухнуть, а они будут спать. Такие милые. Мы, люди, утратили дар беззаботного сна.
— Ты видела Цезаря? — спросила Марция.
Большие карие глаза погрустнели.
— Нет. Я думаю, он очень занят.
— Ты не пыталась увидеть его? — спросила Порция.
— Нет.
— А ты не думаешь, что стоило попытаться?
— Порция, он ведь знает, где я.
Это не было сказано резко или ворчливо. Это была констатация факта.
Странная троица, мог бы подумать кто-либо посторонний, глядя, как жена Цезаря развлекает беседой супругу Катона и его дочь. Но Кальпурния и Марция стали подругами еще в ту пору, когда Марцию отослали к Квинту Гортензию — в духовную и телесную ссылку. И все-таки не в такую, в какой пребывала бедная Кальпурния. Марции нравилось бывать у Кальпурнии, они с ней сошлись, две простые души без каких-либо интеллектуальных претензий и без какой-либо тяги к традиционным женским занятиям — прядению, вязанию, вышиванию, разрисовыванию тарелок, чаш и ваз. И сплетен, в отличие от прочих женщин, они собирать не любили. И обе еще не изведали ни тягот, ни радостей материнства.