— Оливия, очень надеюсь, что ты не откажешься от этого решения, — с жаром произнес Эллиотт.
— Во всяком случае, я постараюсь. Я уже готова сделать первый шаг. Мои друзья Кларенсы отправляются в круиз на собственной яхте, в эту пятницу они стартуют от греческих островов. Они давно уговаривают меня присоединиться к ним. Так вот, я соглашусь.— И она отложила в сторону вилку, словно поставила точку.
Я откинулась на спинку стула, размышляя над таким неожиданным поворотом событий. Собираясь на ужин, я заранее планировала, как расскажу Эллиотту о предстоящей встрече со смотрителями здания, где жил Мак. Теперь, конечно, ничего говорить нельзя. По иронии судьбы, мама, наконец, смирилась с ситуацией, о чем я ее умоляла уже много лет, и теперь, когда это случилось, я не чувствовала радости. С каждым часом я все больше и больше убеждалась, что Мак попал в серьезную беду и вынужден справляться с ней в одиночку. Я совсем было собралась об этом заговорить, но потом передумала. Пока мама будет в отъезде, я смогу разыскивать Мака и не скрывать при этом, чем занимаюсь, и, что самое главное, не лгать.
— Как долго продлится круиз, мама? — спросила я.
— По меньшей мере, недели три.
— По-моему, это отличная идея, — сказала я, ничуть не кривя душой.
— Я тоже так думаю, — согласился Эллиотт.— Ну а как у тебя дела, Каролин? Все еще хочешь стать помощником окружного прокурора?
— Хочу, — ответила я.— Но я подожду еще месяц-другой, прежде чем подать заявление. Если мне повезет получить работу, то отпуска придется ждать долго.
Вечер проходил славно. Мама прелестно выглядела в голубой шелковой блузке и подходящих по цвету брюках. Она оживилась и улыбалась — такой я не видела ее уже много лет. Казалось, она обрела покой, смирившись с ситуацией.
Эллиотт, наблюдая за ней, тоже приободрился. В детстве, помню, я частенько задавалась вопросом, не ложится ли он спать в рубашке и галстуке. Он всегда держится ужасно официально, но стоит маме включить обаяние, и он просто тает. Он на несколько лет старше мамы, что заставляет меня сомневаться в натуральном цвете его каштановой шевелюры, хотя все может быть. Выправка у него прямо как у кадрового военного. Выражение лица — обычно сдержанное, даже надменное, пока он не улыбнется или не засмеется, тогда он весь преображается, и даже можно заметить, как сквозь неприступную чопорность проступает непосредственность.
На свой счет он шутит так: «Моего отца, Франклина Делано Уолласа, назвали в честь дальнего родственника, президента Франклина Делано Рузвельта, который всю жизнь оставался отцовским кумиром. Почему, как вы думаете, меня назвали Эллиоттом? Это имя президент выбрал для одного из своих сыновей. Он многое сделал для обычных людей, но не забывайте, что Рузвельт в первую очередь был аристократ. А мой отец, боюсь, был не только аристократ, но и самый настоящий сноб. Поэтому когда я становлюсь чересчур напыщенным, в том повинен тот, кто меня воспитал».
К тому времени, когда мы допили кофе, я решила, что даже не намекну Эллиотту о своих планах приступить к активным поискам Мака. Я сказала, что могла бы пожить в маминой квартире, пока она будет отсутствовать, и очень ее этим обрадовала. Она не слишком высокого мнения о той студии в Гринвич-Виллидж, которую я сняла в прошлом сентябре, начав работать у судьи. Разумеется, она не знала истинной причины моего решения переехать на время в Саттон-плейс: если Мак узнает, что я продолжаю разыскивать его, возможно, он попытается связаться со мной там.
Выйдя из ресторана, я поймала такси. Эллиотт с мамой предпочли пройтись до Саттон-плейс пешком. Такси отъехало от обочины, а я смотрела со смешанным чувством, как Эллиотт взял маму за руку и они пошли по улице, касаясь друг друга плечами.
Доктор Дэвид Эндрюс, шестидесятисемилетний хирург на пенсии, не знал, почему у него неспокойно на душе, после того как он посадил на поезд до Манхэттена свою дочь, заканчивавшую третий курс Нью-Йоркского университета.
Лизи и ее старший брат Грегг приезжали к нему в Гринвич на День матери, трудный день для всех них — всего лишь второй раз они отмечали его без Хелен. Все трое навестили ее могилу на кладбище Святой Марии, затем отправились поужинать пораньше в клуб.
Лизи сначала собиралась вернуться в город вместе с Греггом, но в последнюю минуту решила остаться на ночь и поехать утром.
— Первая пара начинается в одиннадцать, — объяснила она, — а мне хочется побыть с тобой подольше, папочка.
Воскресный вечер они провели, рассматривая альбомы с фотографиями и вспоминая Хелен.
— Мне очень ее не хватает, — прошептала Лизи.
— Мне тоже, дорогая, — признался он.
Однако в понедельник утром, когда он подвез ее к вокзалу, Лизи была привычно оживлена, именно поэтому Дэвид Эндрюс и не мог понять, откуда взялось гнетущее чувство, испортившее ему игру в гольф на ближайшие два дня.
Во вторник вечером он включил шестичасовые новости и задремал перед телевизором, когда зазвонил телефон. Это была Кейт Карлайл, лучшая подруга Лизи, вдвоем они снимали квартиру в Гринвич-Виллидж. Ее вопрос, а также тревога в голосе заставили его выпрямиться в кресле.
— Доктор Эндрюс, Лизи у вас?
— Нет, Кейт, не у меня. А почему она должна быть здесь?
При этом он оглядел комнату. Хотя после смерти Хелен он продал большой дом, и она никогда не была в этой квартире, когда звонил телефон, он машинально оглядывался, не протянет ли она руку к трубке.
Ответа не последовало, и тогда он строго спросил:
— Кейт, почему ты ищешь Лизи?
— Не знаю, я просто надеялась...
Голос ее сорвался, и она не договорила.
— Кейт, рассказывай, что случилось.
— Вчера вечером она пошла с друзьями в « Вудшед», новое заведение, в котором мы давно хотели побывать.
— Где это?
— На границе Виллидж и Сохо. Лизи оставалась там дольше всех. Играла отличная группа, а вы знаете, как она любит танцевать.
— А в котором часу ушли остальные?
— Около двух, доктор Эндрюс.
— Лизи пила?
— Совсем немного. С ней было все в порядке, когда они уходили, но утром я проснулась, а ее дома нет, и никто не видел Лизи целый день. Я пыталась дозвониться ей на мобильный, но она не отвечает. Я обзвонила всех, кто мог ее видеть, но безрезультатно.
— Ты звонила в то заведение, где она была вчера вечером?
— Я разговаривала с барменом. Он сказал, что Лизи оставалась там до самого закрытия, до трех часов, а потом ушла одна. Он поклялся, что она совершенно не была пьяна, ничего такого. Просто оставалась там до конца.
Эндрюс прикрыл глаза, в отчаянии пытаясь понять, какие сейчас нужно предпринять шаги. Господи, пусть с ней все будет хорошо, взмолился он. Лизи родилась, когда Хелен было сорок пять, и они давно перестали ждать второго ребенка.