— Могу себе представить, — сухо бросил Друз.
— Но это — не золото Толозы! — вскричал Цепион. — Это достояние отца и матери. Отец был достаточно предусмотрителен и успел перевести деньги прежде, чем его осудили, несмотря на козни этого чванливого cunnus Норбана, который пытался ему в этом воспрепятствовать, бросив отца в тюрьму сразу после суда — еще до того, как его отправили в ссылку. Часть денег постепенно вернулась в Рим, однако не так много, чтобы вызвать лишнее любопытство. Вот почему я, как тебе известно, по сей день живу вполне скромно.
— Да уж, кому, как не мне, знать об этом! — откликнулся Друз. Он давал приют шурину со всем его семейством с тех самых пор, как Цепиону-старшему был оглашен приговор. — Кое-что меня, правда, озадачивает. Почему бы тебе не оставить состояние в Смирне?
— Нельзя, — поспешно ответил Цепион. — Отец предупреждал, что оно не останется навечно неприкосновенным ни в Смирне, ни в любом другом городе провинции Азия, где банкирское дело ведется по правилам. По его словам, нам не годится ни Кос, ни даже Родос. Из-за сборщиков налогов там все питают к Риму лютую ненависть. Отец считал, что рано или поздно против нас восстанет вся провинция.
— Пусть восстает, мы быстро овладеем ею снова, — отмахнулся Друз.
— Знаю, знаю! Но неужели ты считаешь, что во время восстания все золото, серебро, монеты и сокровища, хранящиеся в провинции Азия, останутся в неприкосновенности? Отец полагал, что восставшие первым делом обчистят банкирские конторы и храмы.
— Видимо, он был прав, — кивнул Друз. — Понятно, почему ты собираешься переместить капитал. Но почему непременно в Италийскую Галлию?
— Не весь, только часть. Другая часть пойдет в Кампанию, еще кое-что — в Умбрию и Этрурию. Есть еще такие местечки, как Массилия, Утика и Гадес… Я дойду до западной оконечности Внутреннего моря!
— Почему ты не сознаешься, Квинт, хотя бы мне, приходящемуся тебе дважды шурином? — устало спросил Друз. — Твоя сестра — моя жена, моя сестра — твоя жена. Мы так тесно связаны, что никогда не сможем друг от друга освободиться. Сознайся хотя бы мне, что речь идет именно о золоте Толозы!
— Нет, не о нем! — упрямо ответил Квинт Сервилий Цепион.
«Непробиваем, — подумал Марк Ливий Друз, пропуская родственника в садик своего дома, чудеснейшего особняка во всем Риме. — Непробиваем как скала. Гляди-ка, сидит себе на пятнадцати тысячах талантов золота, перевезенных его папашей из Испании в Смирну восемь лет назад. Папаша поднял крик, что золото украдено, мол, по пути из Толозы в Нарбон. Караван с золотом охраняли лучшие римские воины, но все они погибли. Впрочем, какое ему до этого дело? И было ли дело до погибших его отцу, наверняка организовавшему бойню? Какое там! Все, о чем они пекутся, — это их драгоценное золото. Ведь они — Сервилии Цепионы, римские Мидасы, которых можно вывести из состояния умственной спячки только одним способом — прошептав слово "золото"!»
Стоял январь года консульства Гнея Корнелия Лентула и Публия Лициния Красса; деревья в саду Ливия Друза еще не оделись листвой, однако в чудесном фонтане, окруженном статуями — творениями греческого скульптора Мирона, журчала подаваемая по трубам подогретая вода. Полотна Апеллеса, Тиманта и других греческих мастеров были убраны со стен колоннады в запасник после того, как две дочери Цепиона попытались вымазать их краской, украденной у художников, восстанавливавших фрески в атрии. Обеих примерно выпороли, однако Друз счел за благо убрать с глаз долой источник соблазна. Свежую мазню удалось соскрести, но кто поручится, не повторит ли попытку его сынишка, когда вступит в более злокозненный возраст? Бесценные коллекции произведений искусства лучше держать подальше от детей. Конечно, Сервилия и Сервилилла (домашние звали ее просто Лилла) ничего подобного больше не повторят, однако ими юное население дома наверняка не ограничится.
Его собственный род наконец-то получил продолжение, хотя не тем способом, на который он возлагал надежды; оказалось, что у них с Сервилией не может быть детей. Поэтому два года назад они усыновили младшего сына Тиберия Клавдия Нерона, вконец обедневшего, как все Клавдии, и осчастливленного возможностью увидеть своего новорожденного сына наследником богатств Ливиев Друзов. Усыновлять было принято старшего мальчика в семье, чтобы приемные родители не сомневались в его умственных способностях, крепком здоровье и добродушии. Однако Сервилия, изголодавшаяся по материнству, настояла, чтобы они больше не медлили с усыновлением. Марк Ливий Друз, беззаветно любящий жену — хотя, беря ее в жены, он не питал к ней никаких чувств, — уступил. Для того чтобы победить дурные предчувствия, он принес обильное подношение Великой Матери, надеясь, что ее благосклонность обеспечит младенцу умственное и физическое здоровье.
Женщины сидели в гостиной Сервилии, примыкающей к детской; заслышав шаги мужчин, они вышли поприветствовать их. Не состоя в кровном родстве, тем не менее они были очень схожи внешностью: обе невысоки ростом, темноволосы и темноглазы, с мелкими, правильными чертами. Ливия Друза, жена Цепиона, была более миловидной, к тому же избежала наследственного свойства — толстых ног и неуклюжей фигуры. Она отличалась большими, широко расставленными глазами, а ее ротик напоминал очертанием цветок. Нос ее был слишком мал, чтобы заслужить наивысшую оценку знатока, зато не был излишне прям, что тоже считалось изъяном, а производил впечатление некоторой курносости. Кожа ее была здоровой, талия — тонкой, грудь и бедра — достаточно пышными. Сервилия, жена Друза, казалась ее уменьшенной копией; правда, на подбородке и вокруг носа у нее имелись прыщики, ноги были коротковаты, шея — тоже.
При этом Марк Ливий Друз в своей не слишком красивой жене души не чаял, а Квинт Сервилий Цепион не любил свою красавицу. Восемь лет назад, когда образовались оба супружеских союза, дело обстояло наоборот. Мужьям было невдомек, что разгадка заключается в их женах: Ливия Друза ненавидела Цепиона и вышла за него по принуждению, тогда как Сервилия была влюблена в Друза с самого детства. Будучи представительницами римских патрицианских семей, обе женщины стали образцовыми женами в старинном духе: послушными, услужливыми, ровными и неизменно почтительными. С годами супруги разобрались друг в друге, и былое безразличие Марка Ливия Друза было побеждено вниманием, проявляемым к нему женой, ее пылкостью в любви и разделенным горем бездетности. Тем временем невысказанное обожание Квинта Сервилия Цепиона задохнулось, не выжив в атмосфере затаенной неприязни к нему жены, ее растущей холодности в постели и огорчения из-за того, что оба их ребенка оказались девочками, а новых рождений не предвиделось.
Обязательной частью программы стал визит в детскую. Друз обожал пухлощекого смуглого мальчугана, именуемого Друзом Нероном, которому вот-вот должно было исполниться два года. Цепион же едва заметно кивнул своим дочерям, те в страхе прижались к стене и встретили отца молчанием. Обе были миниатюрными копиями матери — столь же темноволосые, большеглазые и большеротые — и не могли не очаровывать, как всякие невинные дети, однако папаша не проявил к ним никакого интереса. Сервилию (ей на днях должно было исполниться семь лет) многому научила порка, которой завершилась ее попытка усовершенствовать лошадь и гроздь винограда на картине Апеллеса. Раньше на нее никогда не поднимали руку, поэтому она испытала не столько боль, сколько унижение, и научилась скорее изворотливости, нежели послушанию. Лилла была совсем другой: шаловливой, неунывающей, волевой и прямодушной. Порка была ею немедленно забыта, но не осталась без последствий: теперь отец вызывал у нее должное уважение.