— Госпожа, госпожа, что случилось? — причитал слуга. — Ты оступилась?
К Ливии Друзе вернулась способность соображать.
— Да, Мопс, я упала, — беззаботно ответила она. — На страшную глубину, и все-таки осталась жива.
Завидя сбегающихся слуг, она шмыгнула в дом. В ее комнату был внесен старый медный таз с теплой водой. Лилла, рыдавшая из-за отсутствия матери, ушла, подгоняемая нянькой, чтобы съесть остывший обед, однако Сервилия, никем не замеченная, не отставала от матери ни на шаг. Она стояла в тени, когда служанка, расстегнувшая на Ливии Друзе все застежки, зацокала языком, удивляясь, как грязно тело хозяйки: оно оказалось еще в более плачевном состоянии, нежели одежда.
Стоило служанке отвернуться, чтобы проверить, достаточно ли согрелась вода, обнаженная Ливия Друза, отбросив смущение, так медленно и сладострастно заложила руки за голову, что девочка, подглядывавшая из-за двери, поняла значение этого жеста — пусть пока что на подсознательном уровне, ибо для осознания подобных вещей она еще была слишком мала. Руки Ливии Друзы скользнули вниз вдоль бедер, а затем подперли снизу большие груди. Она с блаженной улыбкой провела по соскам большими пальцами, потом шагнула в таз и повернулась к служанке спиной, чтобы та могла лить воду ей на спину. Никем не замеченная, ее дочь выскользнула из комнаты.
За обедом — Сервилии было позволено обедать с матерью — Ливия Друза с восторгом расписывала, что за чудесную грушу она съела, какой прекрасный крокус нашла в траве, какие чудные куколки висели на ветвях межевого святилища, какой быстрый ручей попался ей на пути и какое страшное падение со скользкого берега ее поджидало. Сервилия ела с изяществом, ничем не выдавая своих чувств. Чужой человек, заглянувший к ним, принял бы скорее мать за беззаботное дитя, а дочь — за обеспокоенную взрослую.
— Мое счастливое настроение тебя удивляет, Сервилия? — спросила мать наконец.
— Да, это очень странно, — сдержанно ответила дочь.
Ливия Друза наклонилась к ней над маленьким столиком, за которым они сидели вдвоем, и убрала прядь черных волос с лица дочери, впервые в жизни проявив неподдельный интерес к этой миниатюрной копии ее самой.
— Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, — проговорила Ливия Друза, — моя мать никогда не обращала на меня внимания. А все Рим! Лишь недавно я поняла, что он оказывает такое же влияние на меня. Вот почему я оставила город. Мы будем жить сами по себе до возвращения отца. Я счастлива, потому что свободна, Сервилия! Я способна забыть Рим.
— А мне Рим нравится, — сказала Сервилия, облизываясь при виде разнообразных блюд. — У дяди Марка повар лучше.
— Мы найдем повара тебе по вкусу, если это твоя главная беда. Это — твоя главная беда?
— Нет. Строители — они еще хуже.
— Ну, они через месяц-другой нас покинут, и тогда здесь воцарится покой. Завтра, — она вспомнила о предстоящем свидании и тряхнула головой, пряча улыбку, — нет, послезавтра мы пойдем прогуляться вместе.
— Почему не завтра? — спросила Сервилия.
— Потому что я должна посвятить своим делам еще один день.
Сервилия слезла со стула.
— Я устала, мама. Можно я пойду прилягу?
* * *
Так начался счастливейший год в жизни Ливии Друзы, время, когда для нее померкло все, кроме любви, имя которой было Марк Порций Катон Салониан; о дочерях она вспоминала лишь изредка.
У влюбленных быстро появились особые уловки, поскольку Катон не мог проводить в Тускуле слишком много времени — во всяком случае, у него не водилось такой привычки, пока он не встретил Ливию Друзу. Им требовалось более надежное место встречи, где они не попались бы на глаза садовникам или пастухам и откуда Ливия Друза могла бы уйти, оставшись чистой и непомятой. Катон решил эту проблему: он выселил из домика, стоявшего в его имении на отшибе, проживавшую там семью под предлогом, что собрался написать книгу — и притом именно там. Книгой объяснялись также его участившиеся отлучки из Рима и от жены: следуя по стопам деда, он собрался произвести на свет подробнейшее исследование о римской деревне, не упустив ни единой тонкости из области говоров, обычаев, молитв, суеверий и традиций религиозного свойства; далее в его намерения входило описать современные способы земледелия и хозяйствования на земле. Этот проект никто в Риме не нашел странным, ибо все знали, какая у Катона семья и какие предки.
Всякий раз, когда Катону удавалось попасть в Тускул, любовники встречались в один и тот же утренний час, назначенный Ливией Друзой, — по той причине, что в это время дети занимались учебой; расставание — самый тяжелый момент — происходило в полдень. Даже в присутствии Марка Ливия Друза, заехавшего как-то раз проведать сестру и взглянуть, как продвигаются строительные дела, Ливия Друза не отказалась от своих прогулок. Она так и светилась от счастья, но счастье это было до того простым и безыскусным, что Друз не мог не восхититься благоразумием сестры, решившейся на переезд; прояви она признаки беспокойства или вины, у него обязательно возникли бы подозрения. Однако этого не произошло, поскольку она считала свою связь с Катоном правильным и вполне достойным делом, желая его и будучи желанной.
Естественно, кое-что их все-таки смущало, особенно в самом начале их связи. Для Ливии Друзы некоторой помехой было сомнительное происхождение возлюбленного. Теперь это, разумеется, не огорчало ее в той степени, как давным-давно, когда Сервилия открыла ей глаза, однако кое-какое значение все-таки сохранило. На счастье, она была слишком умна, чтобы открыто над ним подтрунивать. Вместо этого она искала случая, чтобы лишний раз продемонстрировать, что у нее нет ни малейшей причины взирать на него сверху вниз — хотя на самом деле именно так она на него и взирала. Это было не пренебрежение, а просто сожаление, основанное на непоколебимой уверенности в благородстве собственного происхождения. Как бы ей хотелось, чтобы эта наивысшая гарантия благоденствия, о какой только может мечтать римлянин, распространялась и на него!
Его дедом был знаменитый Марк Порций Катон Цензор — Катон-старший. Порции Приски, ведущие род от состоятельного латинского корня, принадлежали к римскому всадничеству на протяжении нескольких поколений; потом на свет появился Катон Цензор. Обладая всеми правами гражданства и статусом всадников, они тем не менее обретались не в Риме, а в Тускуле и совершенно не рвались к государственным должностям.
Ливия быстро удостоверилась, что сам ее возлюбленный весьма далек от того, чтобы считать свою родословную предосудительной. Вот как все это выглядело в его интерпретации:
— Миф восходит к моему деду с его чудным характером: он стал прикидываться крестьянином после того, как на него шикнул какой-то изнеженный патриций, когда деду было семнадцать лет, в начале войны с Ганнибалом. Роль крестьянина пришлась ему настолько по душе, что он играл ее до самой смерти. У нас в семье считается, что он поступил правильно: «новые люди» приходят и уходят, их предают забвению — но кто забудет Катона-старшего?