— Придется призвать ее к порядку.
Друз приподнял бровь:
— Меня это не касается, Квинт Сервилий. Не хочу об этом знать. Другое мне интересно: твое путешествие.
* * *
Под вечер того же дня в имение Друза прибыли слуги. Ливия Друза встретила их спокойно. Она не выказала неудовольствия, а просто кивнула и сказала, что готова ехать в Рим в полдень следующего дня, после чего позвала слугу Мопса и отдала необходимые распоряжения.
Старинное тускуланское имение было теперь уже не просто загородной виллой: здесь появились сад-перистиль и канализация. Ливия Друза проследовала в свою гостиную, закрыла ставни и дверь, кинулась на кровать и зарыдала. Все кончено: Квинт Сервилий вернулся домой, а дом для Квинта Сервилия — город. Ей никогда более не позволят побывать в Тускуле. Несомненно, он уже осведомлен о лжи, к которой она прибегла, когда захотела перебраться сюда, — одно это, при его характере, означало, что ей следует навсегда выбросить Тускул из головы.
Катона Салониана сейчас не было в Тускуле, поскольку в Риме проходили заседания Сената; Ливия Друза не виделась с ним уже несколько недель. Утерев слезы, она присела за письменный стол и написала ему прощальное письмо:
Мой муж вернулся домой и послал за мной. К тому времени, когда ты будешь читать эти строчки, я буду снова водворена в дом моего брата в Риме, где полным-полно глаз, чтобы за мной приглядывать. Ума не приложу, как, когда и где мы могли бы встретиться снова.
Но как мне жить без тебя? О любимый, бесценный, выживу ли я? Не видеть тебя, забыть твои объятия, твои руки, твои губы — для меня это невыносимо'. Но он обязательно нагромоздит запретов, к тому же в Риме никуда не скроешься от соглядатаев. Я в отчаянии и боюсь, что нам не суждено больше свидеться. Я не нахожу слов, чтобы выразить свою любовь. Запомни: я люблю тебя.
Поутру она, как обычно, вышла прогуляться, уведомив домашних, что вернется к полудню, когда завершится подготовка к отъезду в Рим. Обычно она бежала на свидание со всех ног, однако на сей раз не торопилась, а наслаждалась прелестью осеннего пейзажа и старалась запомнить каждое деревцо, каждый камешек, каждый кустик, чтобы вызывать их в памяти в предстоящей одинокой жизни. Добравшись до беленького двухкомнатного домика, в котором они с Катоном встречались на протяжении двух лет без трех месяцев, она стала ходить от стены к стене, с великой нежностью и печалью дотрагиваясь до предметов нехитрой обстановки. Вопреки здравому смыслу она все же надеялась застать его здесь, однако этой надежде не суждено было сбыться; она оставила письмо на виду, прямо на ложе, отлично зная, что в этот дом не войдет никто, кроме него.
А теперь — в Рим… Ей предстояло трястись в двуколке, которую Цепион счел подходящим для жены транспортным средством. Сперва Ливия Друза настояла на том, чтобы держать в поездке маленького Цепиона на коленях, но после первых двух миль из пятнадцати она отдала младенца сильному рабу и велела ему нести его на руках. Дочь Сервилилла оставалась с ней дольше, однако потом и ее растрясло, и она то и дело подползала к окну, а затем и вовсе предпочла брести пешком. Ливии Друзе тоже отчаянно хотелось выйти из повозки, но выяснилось, что муж строго-настрого наказал ей ехать внутри, да еще с закрытыми окошками.
У Сервилии, в отличие от Лиллы, желудок оказался железным, поэтому она просидела в повозке все пятнадцать миль. Сколько ей ни предлагалось пройтись пешком, она с неизменным высокомерием отвечала, что патрицианки не ходят, а только ездят. Ливия Друза подумала, что девочка очень возбуждена, хотя, лишь прожив в тесном общении с дочерью почти два года, научилась разбираться в ее настроениях. Внешне девочка оставалась совершенно спокойной, разве что ее глазенки поблескивали ярче обычного, а в уголках рта залегли две лишние складочки.
— Я очень рада, что ты так ждешь предстоящей встречи с папой, — проговорила Ливия Друза, хватаясь за лямку, чтобы удержаться на сиденье в накренившейся повозке.
— Не то что ты, — поспешила с уколом Сервилия.
— Постарайся же понять меня! — взмолилась мать. — Мне так нравилась жизнь в Тускуле, я так ненавижу Рим — вот и весь ответ!
— Ха! — хмыкнула Сервилия.
На этом разговор закончился.
Спустя пять часов после выезда из Тускула двуколка и вся многочисленная свита остановились у дома Марка Ливия Друза.
— Пешком я добралась бы скорее, — ядовито напутствовала Ливия Друза возницу, прежде чем он скрылся вместе с наемной повозкой.
Цепион дожидался ее в покоях, которые они занимали прежде. Он приветствовал жену равнодушным кивком. Такой же безразличной была его реакция на обеих дочерей, которых мать вытолкнула вперед, чтобы они поприветствовали отца, прежде чем отправиться в детскую. Даже широкая и одновременно застенчивая улыбка Сервилии не разгладила его сварливых морщин.
— Идите! — велела девочкам Ливия Друза. — И скажите няне, чтобы принесла маленького Квинта.
Няня оказалась тут как тут. Ливия Друза забрала у нее малыша и сама внесла его в гостиную.
— Вот, Квинт Сервилий! — с улыбкой молвила она. — Познакомься: это твой сын. Красивый, правда?
Слова эти были материнским преувеличением: маленький Цепион вовсе не был красив. Впрочем, и уродцем его нельзя было назвать. Десятимесячный мальчуган спокойно сидел у матери на руках, глядя прямо перед собой без очаровательной улыбки, обычно свойственной его сверстникам. Прямые, густые волосы на его головке имели яростный рыжий оттенок, глаза его были темно-карими, ручки довольно длинными, личико худым.
— Юпитер! — удивленно вскричал Цепион. — Откуда у него взялись рыжие волосы?
— Марк Ливий говорит, что рыжей была семья моей матери, — безмятежно откликнулась Ливия Друза.
— О!
Цепион вздохнул с облегчением. Дело было не в том, что он подозревал жену в неверности, а в том, что он не любил двусмысленностей. Не будучи нежным папашей, он даже не попытался взять малыша на руки; его пришлось подтолкнуть, чтобы он пощекотал мальчика под подбородком.
— Ладно, — сказал наконец Цепион. — Отдай его няньке. Пора нам побыть наедине, жена.
— Но скоро время ужинать, — попыталась возразить Ливия Друза, отдавая ребенка няне, заглянувшей в комнату. — Ужин и так запоздал. — У нее отчаянно колотилось сердце, поскольку она отлично знала, что сейчас последует. — Не можем же мы оттягивать его до бесконечности!
Не обращая внимания на ее слова, Цепион закрыл ставни и запер дверь.
— Я не голоден, — проговорил он, снимая тогу. — Если голодна ты, тем хуже для тебя. Сегодня тебе придется обойтись без ужина, жена!
Даже не будучи чувствительным и проницательным человеком, Квинт Сервилий не мог не заметить перемену, происшедшую в жене, стоило ему лечь с ней рядом и властно притянуть ее к себе: она была напряжена и совершенно невосприимчива к его ласкам.
— Что с тобой? — разочарованно спросил он.