Любопытным открытием стали контрасты между кабинетами ученых. Кабинет Форбса потрясал чистотой, в нем не нашлось места ни для плюшевых портьер, ни для картин — только книги и бумаги, повсюду, даже на полу. Финч увлекался комнатными растениями, у него цвела изумительная редкая орхидея, а на фоне стен прекрасно смотрелись перистые папоротники. Чандра предпочитал кожаную мебель в стиле Честерфилда, застекленные книжные шкафы и изысканные шедевры индийского искусства. А доктор Чарлз Понсонби уживался в опрятном кабинете с мерзкими артефактами — высушенные человеческие головы и посмертные маски Бетховена и Вагнера. Стены украсил четырьмя репродукциями знаменитых картин Бокса и Мунка.
— Любите сюрреализм? — оживился Понсонби.
— Я поклонник ориентального искусства, доктор.
— Знаете, лейтенант, я часто думаю, что ошибся в выборе профессии. Меня пленяет психиатрия, особенно психопатология. Взгляните на эту сморщенную голову — кому она принадлежала? Какими видениями порождены эти картины?
Кармайн усмехнулся:
— Меня спрашивать бесполезно. Я всего лишь коп.
«А ты мне не друг», — мысленно закончил он. Это ясно как день.
После кабинета Понсонби показал ему лаборатории, аппаратура в которых была Кармайну знакома: атомно-абсорбционный спектроскоп, масс-спектрометр, газовый хроматограф, большие и малые центрифуги — все то же, чем пользовался в работе Патрик, только поновее и побольше. Здесь тратили деньги не считая.
Кармайн узнал, что мозг кошек превращают в субстанцию, которую Понсонби назвал «мозговым бульоном» — так естественно, что никто бы не уловил и тени шутки. Делают в лаборатории и бульон из крысиных мозгов. А доктор Полоновски ставит опыты с гигантским аксоном ноги омара — не большой клешни, а короткой ножки. Ох и здоровенные эти аксоны! Лаборантке Полоновски, Мэриен, часто приходится по дороге на работу заезжать в рыбный магазин и покупать самых крупных омаров из бассейна.
— И куда же потом деваются омары?
— Их делят между собой те, кто любит омаров, — объяснил Понсонби с таким видом, будто вопрос был неуместным и ответ напрашивался сам собой. — Остальные органы доктору Полоновски не нужны. В сущности, с его стороны — это любезность, он мог бы съедать этих омаров сам. А он отдает их всем по очереди. Кроме доктора Форбса — он вегетарианец — и доктора Финна, который слишком ортодоксален, чтобы есть ракообразных.
— Скажите, доктор Понсонби, местные служащие обращают внимание на пакеты с трупами животных? Если бы вы увидели большой, туго набитый пакет для трупов, что бы вы подумали?
На лице Понсонби отразилось легкое удивление.
— Да я бы вообще не стал о нем думать, лейтенант, потому что вряд ли заметил бы.
Удивительно, но Понсонби не стал распространяться о деталях своей работы — просто сказал, что изучает химические процессы в клетках мозга, связанные с эпилепсией.
— Стало быть, все, с кем я уже беседовал, заняты эпилепсией. А умственной отсталостью? Я думал, в Хаге исследуют и то и другое.
— Увы, несколько лет назад мы лишились генетика, и профессор Смит пока не подобрал ему достойную замену. Всех манит ДНК. Она перспективнее. — Он хихикнул. — Бульон генетиков замешан на бактериях.
Понять, что болезненная обидчивость доктора Уолтера Полоновски не имеет никакого отношения к его польским корням, было просто.
— Это несправедливо, — с места в карьер заявил Полоновски Кармайну.
— Что несправедливо, доктор?
— Разделение труда. Тем, у кого есть диплом доктора медицины, как, например, у меня, Понсонби, Финча и Форбса, приходится вести пациентов в больнице Холломена и тратить драгоценное время на них, а не на исследования. В то время как доктора, но не медики Чандра и Сацума все свое время посвящают научной работе. Стоит ли удивляться тому, что они опережают остальных? Когда я согласился перейти сюда, мне обещали идиопатов с отсталостью. И что же? Мне передали пациентов с синдромом мальабсорбции! — возмущенно заключил Полоновски.
Боже мой, все тот же бред.
— А разве они не умственно отсталые, доктор?
— Ну конечно, только их отсталость имеет вторичную природу по отношению к мальабсорбции! Она не идиопатическая!
— Сэр, а что означает «идиопатический»?
— Заболевание неясной этиологии. То есть причины его неизвестны.
— А-а.
Уолт Полоновски был весьма представительным мужчиной — рослым, хорошо сложенным, с темно-золотистыми волосами и загорелой кожей. По мнению Кармайна, не больничная нагрузка как таковая беспокоила его — его терзали глубинные эмоции вроде любви и ненависти. Этот человек всю жизнь был несчастен, и страдание запечатлелось у него на лице.
Но, как и все остальные, он никогда не обращал внимания на такие приземленные мелочи, как пакеты с трупами животных, а тем более на величину этих пакетов. «Да что я прицепился к этим пакетам? — думал Кармайн. — Потому что какой-то умник воспользовался холодильником, зная, что на пакеты с подопытными животными сотрудники Хага никогда не обращают внимания? А еще вот почему — печенкой чую, что-то здесь нечисто. Что-то не складывается. Да, я точно знаю!»
Миловидная лаборантка Полоновски, Мэриен, сказала Кармайну, что она сама относит вниз пакеты шефа. Она держалась настороженно и как бы оправдывалась, но, как понял Кармайн, пакеты были тут ни при чем. У Мэриен было грустное лицо, а личные дела расстраивают девушек чаще, чем работа. Здешней молодежи, обладающей дипломами и пишущей диссертации, не составляло никакого труда найти работу. Кармайн был готов биться об заклад, что Мэриен частенько приходит в Хаг в темных очках, скрывая, что она проплакала полночи.
Общаться с доктором Хидеки Сацумой после всех остальных было сущим удовольствием. Его английский был безупречен и американизирован; он объяснил, что его отец служил в посольстве Японии в Вашингтоне с тех пор, как после войны были восстановлены дипломатические отношения. Сацума закончил учебу в Америке и получил ученую степень в Джорджтауне.
— Я изучаю нейрохимические процессы ринэнцефалона, — начал он, но увидел на лице Кармайна недоумение и засмеялся. — Иногда его называют «нюхом мозга» — это самое примитивное серое вещество, какое есть у человека. Оно имеет непосредственное отношение к эпилептическим процессам.
Сацума тоже оказался красавцем, словно в Хаг мужчин отбирали по внешним данным. Совершенствуя и без того классические черты лица, он отважился на пластическую операцию, чтобы убрать складки верхнего века, поэтому его блестящие черные глаза уже не казались узкими. Для японца он был довольно высок, двигался с грацией Рудольфа Нуриева, с которым его роднило нечто татарское в облике. Кармайн угадал в нем человека, у которого не бывает мелких оплошностей, — он никогда не спотыкается и ничего не роняет. А еще он умел располагать к себе людей, и это тревожило Кармайна, который в войну служил на Тихом океане и недолюбливал япошек.