А потом началось сражение, и я его проиграла. Почему чувства лишают людей здравого смысла — всего, до последней капли? Пэппи хочет этого малыша, но не желает подавать в суд на драгоценного Эзру или хотя бы обратиться за помощью к его жене. Нет-нет, не надо мучить Эзру! Его карьеру и положение в обществе надо уберечь любой ценой! Пэппи твердила, что единственное решение — аборт, повторяла, что этот ребенок проклят, потому что отец от него отказался, уверяла, что не сумеет вырастить ребенка, который не нужен родному отцу. И так далее, и тому подобное. Наконец она спросила, не дам ли я ей взаймы денег на аборт. Видно, у самой Пэппи ничего не осталось — все спустил милый Эзра на дорогие наркотики.
Я оставила ее в покое и поднялась к миссис Дельвеккио-Шварц, которую следовало поставить в известность. На этот раз рыдала я, а домовладелица утешала меня и подсовывала стаканы с бренди.
— Неужели карты об этом не предупредили? — спросила я, когда отдышалась. — Мы должны были сделать хоть что-нибудь!
— Черта с два, принцесса, — ответила она. — Нельзя прожить чужую жизнь, а если люди не спрашивают, что говорят о них карты, рассказывать им не стоит. Так карты не работают. И гороскопы с Хрустальным Шаром тоже.
— Во-первых, у нее срок почти двадцать недель, — еще немного успокоившись, сообщила я. — Во-вторых, я знаю, что она очень хочет родить этого ребенка, сколько бы ни говорила об аборте. Может быть, мы соберем немного денег и поможем Пэппи?
— Нет! — отрезала женщина, которую я всегда считала воплощением добра, щедрости и всепрощения. — Думай, Харриет Перселл, думай! Да, мы можем на первых порах помогать Пэппи, но Тоби скоро съедет отсюда, Джим и Боб сами довольствуются жалкими крохами, и что же будет дальше? А если и ты решишь все-таки поселиться в особняке и покинешь Дом, что тогда? Вся ответственность ляжет на меня?
Она встала, обошла вокруг стола, остановилась надо мной и впилась жутковатым взглядом мне в глаза.
— Думаешь, я не догадываюсь, что со мной? — спросила она. — У меня опухоль мозга, я зажилась на свете — никто и не думал, что я протяну так долго. Могу прожить еще столько же, но гарантий никаких. Меня осматривал сам великий Гилберт Филлипс — он и сказал, что в мозгу у меня опухоль. Он никогда не ошибается: если он говорит, что у человека опухоль, значит, так оно и есть. Она не злокачественная, но все равно растет, и я это чувствую. Паршивый врачишка из больницы Винни почти пять лет назад назначил мне какие-то новомодные гормоны — и бац! Родилась Фло. Вот я и отказалась от них. Пришлось просто жить, сколько получится. Как и всем нам. Так что не мешай Пэппи принимать решение, слышишь, принцесса?
Я сидела, как парализованная, и смотрела на миссис Дельвеккио-Шварц, словно видела ее впервые.
Когда ко мне вернулся дар речи, я испробовала последнее средство — сказала, что могу позволить себе обеспечивать Пэппи. А миссис Дельвеккио-Шварц осведомилась, что скажет мой муж, когда я выйду замуж. И так далее.
— Ладно, — сдалась я. — Пусть решает Пэппи. Но я знаю: она оставила бы ребенка, если бы к ней вернулся рассудок. Двадцать недель — что теперь поделаешь? Кто отважится делать аборт на таком сроке?
— Спроси у своего доктора Форсайта, — посоветовала миссис Дельвеккио-Шварц.
Больше не могу писать, я вымотана. Сколько потрясений в день способен выдержать человек и не свихнуться? Мне кажется, будто земля качается под моими ногами, а я едва удерживаюсь на ней, растерянная и одинокая. Но если даже мне тяжело, то каково сейчас Пэппи? И великанше с верхнего этажа, в мозгу которой растет опухоль?
13 сентября 1960 года
У нас с Дунканом есть свои договоренности — например, на случай, если мне надо срочно увидеться с ним, или ему — со мной. В девятом часу вечера он подобрал меня на Кливленд-стрит и повез домой. По дороге мы обычно болтали, и мне это нравилось: доктор Форсайт был на редкость деликатным и чувствовал, когда можно заводить серьезные разговоры, а когда не стоит.
Бедняга! Я нанесла ему удар прямо в солнечное сплетение — едва войдя в квартиру, спросила:
— Дункан, у тебя нет знакомых, которые согласились бы сделать аборт на сроке около двадцати недель?
— А в чем дело? — озабоченно спросил он, стараясь казаться спокойным.
— Это для Пэппи, — пояснила я.
— Если я правильно понял, этот спесивый профессор дал деру? — И Дункан направился к шкафу, где всегда хранился бренди.
Остальное я рассказывала второпях, упомянув и про опухоль миссис Дельвеккио-Шварц.
— Очень сочувствую Пэппи, — сказал он, подавая мне полный стакан. — А она не думала родить ребенка, а потом отдать его на усыновление? Так часто делают.
— Когда я предложила этот выход, она набросилась на меня как фурия.
Дункан отпил бренди и передернулся.
— Кажется, я начинаю привыкать к этому пойлу со вкусом кошачьей мочи… Кстати, о кошках: а где великолепная Марселина?
Несколько минут он нежничал с Марселиной: плутовка буквально таяла в его руках. Потом сказал:
— Если опухоль мозга диагностировал покойный Гилберт Филлипс, значит, она действительно есть. Должно быть, он заметил характерное окостенение на обычном рентгеновском снимке черепа.
Мои зубы лязгнули о край стакана.
— Боже, Дункан, что же будет с Фло, если ее мать… умрет? И Дом пропадет. Это невыносимо!
Он отпустил Марселину и присел на подлокотник моего кресла.
— Будущее покажет, Харриет, а пока опухоль никак не дает о себе знать, и неизвестно, сколько еще проживет миссис Дельвеккио-Шварц — три года, тридцать лет или еще больше. Наша первоочередная задача — Пэппи, а не домовладелица. Пэппи может оставить ребенка?
— Она бы оставила, но такие расходы ей не под силу. Если она уйдет с работы, ей будет нечего есть и нечем платить за жилье. Черт побери, Дункан, почему миф о падшей женщине жив до сих пор, хотя на дворе уже вторая половина двадцатого века? Неужели мы так и не научимся рассуждать здраво? Бог сотворил беременность, а не брак! Брак был придуман, чтобы помочь мужчинам разобраться с наследниками, а женщин он превращает в людей второго сорта!
— Не строй из себя спесивого профессора, Харриет. Давай лучше поговорим о суровой действительности. — Его взгляд стал строгим.
— Пэппи хочет сделать аборт, а я не могу отговорить ее.
— И ты просишь, чтобы я свел ее с врачом, — серьезным тоном продолжил он. — А ты понимаешь, что вынуждаешь меня нарушить закон?
Я фыркнула.
— Дункан, не дури! Я же не прошу тебя делать аборт своими руками — просто спрашиваю, не знаешь ли ты такого врача. Назови мне фамилию, одну фамилию, и все! Остальное я сделаю сама.
— Вряд ли комитет по этике и дисциплинарная комиссия будут разбираться, кто больше виноват, Харриет. Как только я назову тебе фамилию врача, я стану преступником.