– Не разговаривал, а за наследством прибежал, – заметил Стасов. – Что, у Алины были какие-то ценности? Сбережения? Дорогие вещи?
– Ничего особенного, – пожал плечами Смулов, – кроме бриллиантов матери. Так ведь они пропали, Валдис не может этого не знать. Я думаю, здесь рука Иманта, старшего брата. Он был очень недоволен, что оказался самым нищим в семье.
– Да? – сразу встрепенулся Стасов. – А почему так вышло?
– Драгоценности первой жены Валдис определил Алине с самого начала. Потом средний, Алоиз, как-то встал на ноги, удачно женился, завел собственное дело. А Имант так и остался с десятью классами и профессией токаря. Из троих детей высшее образование было только у Алины. Но Алоиз сумел пробиться, он вообще парень напористый и энергичный, а Имант – он какой-то… Туповатый, что ли. В прошлом году собрал все свои сбережения и купил акции «МММ», когда они еще стоили тысячу четыреста рублей. Цена акций, если вы помните, росла очень быстро, котировку объявляли два раза в неделю, и он дважды в неделю чувствовал, что становится богаче и богаче. Имант запасливый, у него на черный день деньги были отложены, миллион рублей, вот он на весь этот миллион купил тысячу акций, даже еще занимал у Алины четыреста тысяч, это при мне было. Когда акции стали стоить по сто тысяч за штуку, он уже чувствовал себя миллионером, планы начал строить, как откроет собственное дело, ну и так далее. А потом, когда цена акций поднялась до ста двадцати пяти тысяч, все рухнуло в один момент. Понимаете? Вот вчера только у него было сто двадцать пять миллионов, а сегодня – пшик. Он чуть с ума не сошел, бедняга. А впрочем, может быть и сошел, – задумчиво добавил Смулов. – Но чужой достаток ему покоя не давал. Алина рассказывала, что он неоднократно требовал у нее поделить драгоценности матери. В общем, его можно понять. Почему Алине досталось все, а ему – ничего? Потому что отец так решил? А с чего он принял такое решение? Чем Алина лучше его, Иманта?
– Значит, вы говорите, Имант претендовал на драгоценности матери?
– Да. Алина часто об этом говорила.
– Очень любопытно. Вы не возражаете, если я сообщу Юрию Викторовичу о том, что вы мне только что рассказали?
– Да ради бога, если это поможет…
Вазнисы жили в этом доме больше тридцати лет. Сначала, сразу после свадьбы Сонечки и Валдиса, молодые жили с родителями Сони, которые тут же начали строить кооператив для любимой дочки и ее мужа. Первый сын, Имант, родился, когда Соня и Валдис еще не отделились от тещи с тестем, но второго, Алоиза, из роддома принесли уже в новую квартиру, большую, четырехкомнатную. Родители у Сонечки были людьми состоятельными и для дочки не скупились.
Когда-то этот дом, наверное, был предметом зависти множества «бесквартирных» москвичей: с улучшенной (по тем временам и стандартам) планировкой, лоджиями, большими квадратными прихожими и встроенными шкафами, которые позволяли не загромождать пространство монстроподобными трехстворчатыми гардеробами. Лучше этого дорогого кооперативного дома были только дома ЦК и Совмина. Но все это было давно, и теперь от былого величия мало что осталось. Дом, судя по всему, не был на капитальном ремонте и впечатление сейчас производил несколько убогое. Хотя Коротков, который жил в крошечной двухкомнатной квартирке с женой, сыном и парализованной тещей и не имел ни малейших перспектив улучшить жилищную ситуацию, был бы счастлив, если бы жил в таком доме, как Вазнисы.
Дверь Короткову открыла моложавая статная женщина с невыразительным лицом и подтянутой фигурой. «Мачеха, – сразу понял Коротков. – Что ж, тем лучше».
– Проходите, – сказала она с сильным акцентом, словно и не прожила в Москве почти двадцать лет. – Это вы нам звонили? Насчет Алины?
– Да. Вы – Инга?
– Инга, – подтвердила женщина, глядя на Короткова в упор немигающими глазами, отчего ему стало не по себе. – Нас уже вызывал следователь. Что вы еще хотите?
– Я хотел бы поговорить с вами о детстве Алины, – соврал Коротков.
Но не объяснять же ей, что он пришел поговорить о ее старшем приемном сыне Иманте. Разговор на Иманта он сам выведет, лишь бы начать. Но начинать нужно с безобидного.
– О ее детстве? Зачем?
– Чтобы понять ее характер. Вот, например, говорят, что у нее не было близкой подруги. Странно, правда? Как так может быть, чтобы у молодой женщины не было задушевной подруги? Другое дело, что на работе могли этого не знать, а вы – ее семья, вы наверняка знаете больше.
Коротков хотел польстить Инге, но вышло как раз наоборот. Глаза женщины гневно вспыхнули.
– Семья? Алина была сама себе семья. Она нас презирала, считала нас недалекими и некультурными. Мы ей были не ровня. Она всегда считала себя выше нас всех.
– Ну почему вы так говорите, – попытался Коротков сгладить неловкость. – Алина всегда очень тепло отзывалась обо всех вас, она вас любила. Напрасно вы…
– Откуда вы знаете? – подозрительно спросила Инга. – Вы что, знали ее?
– Нет, я не был с ней знаком. Но Андрей Львович мне говорил…
– Андрей Львович! – Инга презрительно фыркнула. – Этот развратник! Режиссеришка! Мало чего он вам наговорил. Если бы он был приличным человеком, он бы женился на Алине и не снимал ее в этих отвратительных фильмах, да еще почти голой. Совести у него нет, да и у нее тоже, раз жила с ним и позволяла раздевать себя на глазах у всего народа.
– Послушайте, Инга, ведь Алина умерла, и не просто умерла, а была убита. Неужели вам совсем не жалко ее?
– Жалко? Да, жалко. Может быть. – Она как-то странно посмотрела на Короткова. – Она никогда не была мне родной. Имант – да. Алоиз – да. Они были мне как сыновья, любили меня, уважали, слушались. Советовались. А она всегда была мне чужой. Она так и не приняла меня после смерти матери. Она меня ненавидела.
– Но почему, Инга? Почему вы так считаете? Алина никогда не сказала про вас худого слова.
– Вот! – Она торжествующе подняла палец. – Вот именно. Она вообще не сказала ни одного слова, ни про меня, ни мне самой. Она меня вообще не замечала. Даже когда маленькой была, ни разу не подошла ко мне, чтобы я ей бант завязала или платьице застегнула. Всегда сама мучилась, пыхтела, а не подошла ни разу. Я как-то сама предложила, давай, мол, помогу, она на меня так зыркнула, будто испепелить хотела. Не надо, говорит, спасибо, тетя Инга, я сама. Вежливая была, что и говорить, а внутри – холод. Пустота. Души в ней не было. Чужая она была нам всем.
– Ну хорошо, пусть чужая, – сдался Коротков. – Но ведь и чужого человека жалко, когда он погибает таким молодым. Это же несправедливо, разве нет?
Неожиданно Инга расплакалась. Она плакала так горько, как умеют плакать только дети, опустив голову и закрыв лицо руками. Коротков терпеливо ждал, когда она успокоится.