Джан Шпрехер тоже увидел джип. Его внимание привлекли двенадцать ударов колокола. Он вышел из хлева, снял с гвоздя бинокль и навел его на деревню. Улица была пуста. Но перед «Гамандером» он краем глаза заметил какое-то движение. Джип Рето Баццеля развернулся и выехал со стоянки. Шпрехер проводил его взглядом до поворота.
Он опять направил бинокль на деревню. По улице куда-то спешил Сандро Бургер. На ходу заправляя рубашку в штаны и качая головой, он то и дело смотрел на башню церкви. Шпрехер еще успел заметить, как Бургер достал из кармана ключи, потом его скрыл от него угол дома.
Он рассмеялся и вернулся в хлев.
Заложив руки за голову, Сандро Бургер изучал панель управления курантов. В 1964 году башенные часы церкви Сан-Йон были отреставрированы и электрифицированы. С тех пор они шли безупречно, если не считать редких случаев отключения электроэнергии. Время от времени нарушалась синхронность хода и боя. Но расхождение было минимальным. Сандро каждый второй понедельник немного подводил стрелки, и этого было вполне достаточно.
Теперь же часы показывали десять минут первого. Разница в семь часов не могла возникнуть сама по себе. Кто-то сделал это намеренно.
Когда Сандро Бургер подошел к церкви, главный вход был заперт на ключ. Он проверил боковой вход — тоже закрыт. Как и двенадцать окон с витражами.
Бургер продолжил осмотр. В ризнице он обнаружил окно, которое было лишь прикрыто. Оно выходило на маленькое кладбище, старейшие каменные кресты которого были вмонтированы в стену церкви. Один из них находился непосредственно под окном ризницы. Каменная стремянка.
Бургер был уверен, что вечером окно было закрыто. Правда, он не проверял его, но оно никогда не открывалось.
Если бы у господина Хойзерманна на голове была хотя бы десятая доля тех волос, что росли у него на спине, ему не надо было бы брить голову наголо. Соня не любила массировать волосатые тела. Волосы имеют обыкновение свиваться в крохотные узелки, которые можно устранить лишь с помощью маленьких маникюрных ножниц.
Поэтому на спине и плечах она ограничилась лишь легкими поглаживаниями и сосредоточилась на поясничном отделе позвоночника. На пояснице волосы были не такими густыми.
Загадочная легенда, прочитанная ею в постели, обрывки ночных снов и двенадцать ударов колокола на рассвете еще больше усилили в ней чувство нереальности. Что-то должно было произойти. Ее мучила тревога, которую испытывает кошка перед стихийным бедствием. И та же неспособность поделиться этой тревогой.
Что-то должно произойти. Или уже произошло? Может быть, это «что-то» уже произошло, а она просто не может понять, что именно?
Хотя какая разница! То, что в одной действительности уже произошло, в другой, возможно, еще только предстоит.
Она легонько забарабанила по пояснице господина Хойзерманна полусжатыми кулаками.
Зачем этому типу с молочной цистерной понадобилось торчать в такую рань перед ее окнами? Почему Паваротти вел себя сегодня так странно, когда она сняла с клетки покрывало? Он не сидел на своей жердочке, как обычно, подслеповато моргая на дневной свет, а беспокойно семенил по полу клетки с взъерошенными перьями, как будто что-то потерял в песке.
Приспустив трусы Хойзерманна и положив смазанные маслом ладони ему на поясницу, справа и слева, чуть выше ягодичных мышц, она чувствовала, как из точек лаогун в центре ладоней в него теплым лучом яркого света потекла энергия.
Так она стояла, пока в ней не умолкли все чувства — зрение, обоняние, слух, осязание и вкус, пока не осталось одно-единственное ощущение: неудержимого потока чистого ци.
Стон господина Хойзерманна вернул ее в его действительность. Она сняла с его спины полотенце и попросила перевернуться на спину. Он не сразу выполнил ее просьбу. Когда он наконец это сделал, Соня увидела причину его нерешительности.
— Простите… — пробормотал он.
— Бывает, — ответила она с улыбкой, которая относилась не к нему.
Позже, в комнате для персонала, она спросила Мануэля:
— Ты тоже слышал это, в пять утра?
— В пять утра я еще сплю.
— Церковный колокол пробил двенадцать раз.
Мануэль скептически посмотрел на нее.
— Клянусь тебе! Я стояла у окна и считала удары. Странно, правда?
— Не более странно, чем заскок у любых других часов.
— Да. Если бы не все предыдущие странности — кислота в кадке с фикусом, светящиеся палочки в бассейне…
— Это становится странным лишь в том случае, если ты устанавливаешь взаимосвязанность всех этих событий.
— Да они и без всякой взаимосвязанности, сами по себе, — странные явления!
Мануэль пренебрежительно махнул рукой.
— Ну, а что с Бобом?
— Что ты имеешь в виду?
— Вы уже… того?
Соня покачала головой.
— Кто-то льет кислоту в кадку с фикусом, кто-то бросает в бассейн светящиеся палочки, кто-то в пять утра двенадцать раз бьет в церковный колокол, а кто-то отказывается спать с пианистом… Странные вещи происходят в Валь-Грише!
бауманн требует твой номер
ты его не знаешь
он говорит что все равно узнает
блефует
мой номер он как-то раскопал
твой номер знает полгорода
и никто не звонит
одиночество
старость и одиночество а у тебя что нового
в пять утра церковный колокол пробил двенадцать
возвращайся пока не поздно
Доктор Штаэль лежал на боку. Левой рукой Соня немного оттянула назад его плечо, а правой работала с его точками цубо ниже основания черепа. Перед началом сеанса она по обыкновению спросила его, есть ли у него какие-нибудь жалобы. Он ответил вопросом:
— Кроме того, что мой череп вот-вот взорвется? Соня начала с шиацу головы. Она положила вытянутый большой палец в ложбинку между мышцами шеи и мягко надавила. Доктор Штаэль застонал.
— Больно?
— Нет, приятно.
— Это «пруд ветра».
— Что?
— Так называется эта точка. Она располагается на меридиане желчного пузыря. Очень важная точка для всех видов головной боли.
— «Пруд ветра»… — повторил доктор Штаэль скорее для самого себя.
Соня показала ему другие точки меридиана желчного пузыря.
— Вот это — «плечевой колодец»… это — «поле у холма»… а это — «источник у освещенной солнцем могилы»… А здесь… — она надавила на кость за ухом — «совершенная кость», лучшая точка при боли в висках.
Некоторое время они оба молчали под медитативную музыку сфер. Потом доктор Штаэль сказал: