— А пальцами ног?
— Кажется, могу… — шепотом произнес он.
— Никакого онемения? Все чувствуешь?
— Еще как чувствую!..
У нее за спиной Беццола звонил куда-то по мобильному телефону и говорил по-романшски.
— Что болит сильнее всего?
— Левое плечо.
— Ты хочешь попробовать изменить позу?
— Нет.
Она взяла его правую руку, чтобы проверить пульс, но под пальцами у нее что-то тихо хрустнуло. Мануэль вскрикнул. Соня осторожно положила руку на землю.
Беццола закончил разговор.
— Внизу, у опушки леса, есть место, где может сесть вертолет. Я пойду встречу его. У вас есть мобильник? На всякий случай.
Он продиктовал ей свой номер и ушел.
На скалистом откосе не было ни одного дерева, и дождь беспрепятственно лил на них.
— Во внешнем кармане моего рюкзака есть накидка от дождя. Ты можешь достать ее так, чтобы не шевелить меня?
Соне потребовалось несколько минут, чтобы вытащить из-под Мануэля оранжевую накидку. Сев на корточки, она накрыла его и себя. Некоторое время они молча слушали, как дождь барабанит по крыше их палатки.
— Он сказал правду. Миланский черт — это я.
Соня все это время пыталась вытеснить из сознания зловещую тему. Она и сейчас сделала вид, будто не слышит его.
— Это был я. Мне очень жаль, но это правда. Это сделал я…
Соня молчала.
— Я сам хотел тебе сказать. Сегодня. Потому и напросился с тобой.
— Почему же не сказал?
— Пошел дождь… Ты заторопилась назад. Я бы сказал тебе. Честное слово…
Боль и стыд исказили его круглое гладкое лицо.
Соня почувствовала, как в ней медленно разливается свинцовое чувство апатии. Ей казалось, будто она далеко-далеко от этого человека, с которым делила два квадратных метра земли под куском оранжевого прозрачного полиэтилена.
— Это я налил кислоты в кадку с фикусом, вызвал Казутта днем на дежурство, набросал светящихся палочек в бассейн, подвел куранты в церкви, переодел Банго, перевернул крест…
— А Паваротти? — уточнила он скорее для порядка.
Она почувствовала, что он кивнул. Того, что он потом еще говорил, она уже не слушала. Но она видела его голос. Это были какие-то крошащиеся, переливающиеся радужно-маслянистым блеском, лениво перекатывающиеся массы, на поверхности которых звуки дождя оставляли чеканные металлические узоры.
Когда образ его голоса исчез и остался лишь шум дождя, она спросила:
— И что должно было произойти дальше? Что с ней должно было случиться?
— С кем?
— С Барбарой Петерс. С твоей Урсиной.
Молчание.
— Все это было адресовано не ей… — произнес он наконец осторожным, деликатным тоном человека, который вынужден сообщить тяжелое известие. — Это было адресовано тебе, Соня. Это ты — Урсина…
— Я? Урсина?.. — удивилась Соня.
— Но с тобой ничего не должно было случиться. Все кончилось. Заказ выполнен.
Порыв ветра всколыхнул мокрые верхушки деревьев и ускорил барабанную дробь дождя.
— Заказ?..
Мануэль застонал. От боли и от ее несообразительности.
— Фредерик… — выдавил он из себя.
Во рту у нее возник металлический привкус.
— Откуда ты знаешь Фредерика?
— Мы познакомились в Вальдвайде. Я там работал физиотерапевтом.
Его голос доносился откуда-то издалека, а ее собственный был еще тише:
— И зачем ему это было нужно?
— Он хотел тебя растоптать, как он выразился. Как ты растоптала его.
— А зачем это было нужно тебе?
Он от боли с шумом втянул воздух сквозь зубы.
— Мне стало его жалко…
— Жалко? Фредерика?..
— Ты когда-нибудь работала в психиатрической больнице? Наступает момент, когда ты уже отличаешь персонал от больных только по одежде. Врачи с всклокоченными волосами, которые разговаривают сами с собой, санитары, которые постоянно что-то бормочут, ночные сестры, которые боятся темноты, психиатры, обворовывающие пациентов… И когда тебе среди них вдруг попадается нормальный человек, то это просто бальзам на душу…
— Ну да, нормальный человек, который пытается пристрелить свою бывшую жену как бешеную собаку…
Мануэль опять замолчал, дожидаясь, когда пройдет очередной приступ боли.
— Он рассказал мне свою версию.
— «Свою версию»!
— Ты с самого начала его терроризировала. Ты не хотела детей. Тебе не нравились его друзья. Ты испортила его карьеру. Ты выставила его пугалом в глазах его собственной семьи. В глазах коллег. В глазах всего света. Он не собирался тебя убивать. Он просто хотел вправить тебе мозги. Но ты спровоцировала его… — Он закашлялся. — А потом ты решила его доконать: либо тюрьма, либо дурдом…
— И тогда ты решил ему помочь… — с трудом узнала она свой собственный голос.
— Он уговорил меня. Ну, и перспектива расстаться наконец с Вальдвайде тоже сделала свое дело.
Ветер вдруг принялся с остервенением трепать накидку, и Соне пришлось некоторое время повозиться с ней, чтобы она не улетела.
— Когда же я стала тебе нравиться?
— Уже через пару дней.
— И ты все-таки продолжал все эти фокусы?
С минуту были слышны лишь шум дождя и осторожное дыхание Мануэля.
— Двести восемьдесят тысяч… Да я таких денег не заработал бы за всю жизнь! Семь банковских переводов. По сорок тысяч за каждое «знамение»…
Да, это было очень похоже на Фредерика. Пустить в ход деньги, когда не помогают другие средства, — это у него называлось «материальное подкрепление аргументативной базы».
— За легкую работу. Самое трудное было сделать так, чтобы тебе в руки попалась его книга легенд.
Сверкнула молния и на мгновение осветила сквозь отверстие для головы эту импровизированную исповедальню. Гром грянул почти в ту же секунду.
— А как ты устроился в «Гамандер»?
— Позвонил и предложил свои услуги. Сразу после тебя.
Снова сверкнуло. Уже не так ярко, и гром прогремел с задержкой.
— Откуда же он узнал? Я никому об этом не рассказывала.
Мануэль застонал.
— Ну когда же они наконец придут?
Нет, это была неправда. Кое-кому она все же рассказала о своих планах.
— Он общался с Малу? — задала она вопрос, ответа на который ей слышать не хотелось.