После Давидовых чтений в Городском театре Джекки появлялся везде и всюду. В «Эскине», куда Давид снова частенько захаживал, Джекки иной раз оспаривал у Ральфа роль единоличного верховода. Давид все чаще приводил его с собой, хотя Мари было бы куда приятнее поужинать с ним вдвоем. И снова и снова он звонками поднимал их с постели и не отставал, пока Давид не надевал брюки и не спускался вниз, чтобы одолжить ему денег. Где и на что Джекки живет, никто понятия не имел. Но он вечно сидел без денег. Временный кризис, как он постоянно твердил.

Поначалу Мари находила его забавным. Однако в последнее время он стал действовать ей на нервы. Не в пример Давиду. Тот смеялся над всеми Джеккиными присказками, даже если слышал их не впервые. Никогда не позволял Джекки расплачиваться, хотя тот порой, пусть и не очень решительно, делал такие поползновения. И присутствие Джекки как будто бы никогда ему не мешало.

«Считай его амулетом, – однажды сказал Давид. – Он принес нам обоим удачу».

27

– Он же только что получил двадцать тысяч.

– Ну, я бы не сказала, что только что. Слава богу, два месяца назад.

– А сколько он заработал на чтениях? – Эвердинг открутил крышку новой банки и отвернул наружу края бумаги, которая, словно крахмальный пластрон, укрывала табак.

– Около пятнадцати тысяч, круглым счетом тридцать выступлений по пятьсот евро, – сообщила Карин.

– Тридцать пять тысяч за два месяца.

– Это немало. Но книг тем временем было продано приблизительно вдвое больше.

Эвердинг выковырял щепотку табака из плотно утрамбованного содержимого банки.

– На что он будет жить, если начнет новую работу и на чтения не останется времени?

– Давид переехал, купил кой-какую мебель, гардины и прочее, необходимое для новой квартиры. Позволил себе приобрести некоторые вещи, о каких давно мечтал, одежду для выступлений. Он вовсе не шикует.

Зажав в щепотке табак, Эвердинг тщательно закладывал его в шершавую головку бриаровой трубки.

– Сорок тысяч евро – это около шестидесяти тысяч франков. Сколько тамошний официант зарабатывает в год?

Карин начала закипать.

– Почему он должен жить как официант, если имеет доход успешного писателя?

– А чтобы не отвыкнуть. Не все коту масленица, придут и плохие времена. – Большим пальцем Эвердинг утрамбовал табак и потянулся за зажигалкой.

– Не думать о плохих временах – привилегия юности. – Карин наблюдала, как он изрыгает клубы дыма, точно паровоз миниатюрной железной дороги.

Наконец Эвердинг откинулся на спинку кресла, посасывая трубку с таким видом, будто раскурил ее как минимум на ближайшие несколько лет.

– Тридцать тысяч? – спросил он, словно успел запамятовать точную сумму.

Карин Колер кивнула.

– Обычно я подобных вопросов не задаю, но, имея дело с таким молодым автором, несешь определенную ответственность. Что он намерен с ними делать?

Карин пожала плечами.

– Может, хочет куда-нибудь вложить. Наши гонорары процентов не приносят.

Эвердинг глубоко вздохнул.

– Ну ладно. Только скажи ему, что это последний раз до весеннего расчета.

Карин встала, однако Эвердинг знаком попросил ее остаться.

– Хочу кое-что тебе сказать.

Она опять села на посетительский стул. Эвердинг выпрямился.

– Без долгих предисловий: не хочешь вернуться к нам в штат? – Он усмехнулся, гордый своей идеей.

Карин предложению не удивилась. С тех пор как она, больше в шутку, похвалила его идею насчет того, чтобы ей стать агентом Давида, ее не оставляло ощущение, что Эвердинг держится с нею куда более предупредительно. То бишь умерив наглость. Прикинул небось, что у него в штате она заработает меньше, чем в качестве Давидова агента. Вдобавок у него отнюдь не было уверенности, что она не пристроит Давида в издательство, где ставки повыше.

Ответила Карин не сразу, и он добавил:

– Финансовую сторону мы, разумеется, приведем в соответствие с возросшей стоимостью жизни и новыми обстоятельствами.

На ее памяти Эвердинг впервые сам заговорил о повышении жалованья. Видимо, нервничает.

– Я подумаю над твоим предложением, Уве.

Она встала.

На секунду-другую он просто онемел. Потом сказал:

– Только не думай чересчур долго. – Будто от кандидатов на должность отбою нет.

Когда Карин подошла к двери, трубка Эвердинга погасла.

Пол в коридоре был застлан полиэтиленовой пленкой. Дверная коробка, выключатели и розетки обклеены скотчем. Пахло краской.

В ее кабинете тоже орудовали маляры. Стеллажи по стенам завешены тканью, посетительского стула нет, безобразный полосатый половик прикрыт пластиком, а на стремянке приготовлены полотнища, которыми после ее ухода накроют ее стул и письменный стол.

Она села и начала просматривать почту. Заявки на чтения, на интервью, на лицензии, на фотосъемки. Шумиха вокруг Давида Керна еще далеко не достигла апогея.

В последнее время она иногда тревожилась, так ли уж хорошо он справляется с шумной славой, как ей казалось поначалу. Или все-таки головка у парня начинает кружиться. Эвердингу она ничего не сказала, но Давидовы финансовые потребности и у нее тоже вызывали беспокойство. И, в общем, не из-за расходов. То, что молодой человек, неожиданно оказавшись при деньгах, тратит их довольно-таки беззаботно, ее не удивляло. Настораживал его внезапный интерес к финансовым вопросам. Раньше он никогда не интересовался продажей книг, а теперь каждую неделю спрашивал, как обстоит дело.

Неприятно задела Карин и недавняя его просьба повысить гонорар за чтения. Буквально только что он поверить не мог, что получает за выступление пятьсот евро плюс накладные расходы. А теперь вполне серьезно спрашивает, нельзя ли поднять расценки.

Пожалуй, ее беспокоило не столько то, что Давид ведет себя как большинство людей, учуявших запах денег, сколько совсем другое: что она более не может полагаться на свое знание людей. До сих пор ей казалось, что с годами оно становится все лучше.

28

Давид стоял у слоновника и, прислонясь к барьеру, ждал знака оператора. Когда тот поднимет руку, он нормальной походкой, не слишком быстро и не слишком медленно пойдет по узкой дорожке, мимо вольера с верблюдами к скамеечке возле вьетнамской вислобрюхой свиньи. Там он сядет и будет ждать, когда оператор крикнет «о'кей!».

– Все отлично! И еще разок, для страховки! – крикнул оператор совсем недавно. Причем не в первый раз.

Талантом киноактера Давид не обладал. Стоило оператору предупредить, чтобы он ни в коем случае не смотрел в камеру, как его взгляд словно магнитом потянуло к объективу. В итоге тележурналист прошипел оператору: