При первом удобном случае она решила выяснить финансовые условия договора.

Когда Давид робко спросил:

– Можно мне тут переночевать? – она ответила:

– Нет. Мы поедем к себе.

И сама не знала почему – от любви или от растроганности.

Утром, когда Мари открыла глаза, в квартире пахло кофе. Давид стоял у кровати, обнаженный, с подносом в руках.

– Room service, [25] – сказал он.

– Сколько времени?

– Без десяти семь, – ответил Давид, стараясь не разлить кофе, потому что вместе с подносом пытался устроиться в постели. – Эспрессо, круассаны, масло, мед, свежеотжатый апельсиновый сок. Кажется, все?

Мари села, подсунув под спину подушку, забрала у него поднос. Давид скользнул к ней под одеяло.

– Когда ты успел сходить в булочную?

– Сразу после шести.

– А когда ты собираешься спать?

– В поезде. До Ганновера отсюда добрых шесть часов.

– А сколько было бы от Франкфурта?

– Два.

Мари покачала головой.

– Не надо было приезжать. – Она отпила глоток апельсинового сока. – Но я рада, что ты приехал.

– А я тем более. – Давид обнял ее за плечи. – Теперь это прекратится.

– Что?

– Разъезды. Скажу Джекки, чтобы он не соглашался на новые чтения. Выступлю только там, где уже дано согласие.

Мари положила голову ему на плечо.

– Хорошо. Тогда ты наконец сможешь писать.

Давид поднес к губам чашку с кофе.

– Вот именно.

Из приоткрытого окна долетал шорох автомобильных шин по мокрой мостовой.

– Когда расскажешь, о чем пойдет речь? – осторожно спросила Мари.

– Скоро.

39

Джекки, конечно, мог заказать завтрак в номер. Но по возможности, когда вечером не слишком засиживался за выпивкой, предпочитал столовую. Там у него был зарезервирован столик поблизости от буфета.

Джекки любил буфеты. Когда на собственной шкуре испытал, каково это – не знать, на какие шиши поешь в следующий раз, буфеты представляются воплощением роскоши. Джекки накладывал на тарелки все, что теоретически вызывало у него аппетит. А что не съедал, просто оставлял на столе.

Оставлять еду он всегда считал шиком. Как часто ему доводилось видеть, даже в ресторанах попроще, как посетители посреди обеда кладут прибор на тарелку и отодвигают ее от себя на символические два сантиметра. Невзначай, не прерывая разговора с соседями по столику или чтения газеты.

Еще ему нравились в столовой гостиничные постояльцы. Пожилые супруги, которые в городе проездом, менеджеры в командировке, молодые пары в свадебном путешествии, группы туристов, влюбленные, которые вовсе никуда не едут. Каждый день разные люди. Ему нравилось наблюдать за ними и при случае развлекать их воспоминаниями о собственных поездках.

После Франкфурта сам он никуда не ездил. Занимался делами, не отлучаясь из города. Переговоры насчет контракта с «Драко», «Лютером и Розеном» и «Кубнером» вел по телефону. Эвердинг сошел с дистанции первым. Восемьдесят пять тысяч евро – его максимальное предложение. Плюс экспозе и предварительный просмотр первых пятидесяти страниц рукописи.

«Драко» продержался чуть дольше. Клауса Штайнера заменили переговорщиком более высокого ранга, неким Ремлером, который сломался на двухстах тысячах евро. С экспозе и просмотром первых двадцати страниц.

Выиграл гонку «Лютер и Розен»: двести двадцать тысяч. Без просмотра рукописи. При двух-трехстраничном экспозе. Но с точным указанием срока подачи: через восемнадцать месяцев после подписания контракта. Проблема, которую Джекки решит, когда она приобретет актуальность.

Йене Риглер из «Лютера и Розена» лично приехал подписать договор. Они провели очень приятный вечер в «Серебряном лебеде», весьма фешенебельном ресторане прямо на берегу озера.

Риглер оказался большим знатоком вина и сигар и прекрасным слушателем. А в деловом плане был весьма предупредителен. Удовлетворился устным экспозе, сделав небольшие пометки в узком карманном ежедневнике.

Давид, сообщил ему Джекки, работает над историей молодого человека, который из любви к своей толстухе матери так жиреет, что уже не может выйти из дома. В один прекрасный день мать заводит новый роман и становится худенькой, как тростинка. Сын ужасно страдает от этого предательства, однако сам похудеть не в состоянии. Напротив, толстеет еще больше. И вот однажды, когда мать – раньше она делала так каждый день, а теперь лишь изредка – ложится с ним рядом подремать после обеда, он наваливается на нее и лежит так, пока она не перестает шевелиться.

Эту историю Джекки слышал от ожиревшего соседа по комнате в мужском приюте «Санкт-Иозеф» и порой с известным успехом рассказывал ее в трактирах. Йенсу Риглеру она тоже пришлась по вкусу.

Через неделю после подписания контракта деньги лежали на счете Джекки. Доля Давида – за вычетом Джеккиных накладных расходов она составила чуть больше девяноста шести тысяч – пока тоже лежала там. Вот расскажет ему о сделке с «Лютером и Розеном», тогда и переведет деньги.

Сегодня Джекки несколько припозднился. В столовой царило затишье. Двое дельцов-англичан пили с похмелья воду, сок и чай. Две дебелые японки, которым утренняя групповая экскурсия показалась слишком утомительной, молча сидели за длинным столом перед остатками завтрака своих более предприимчивых коллег.

В такие утра, как это, Джекки надевал наушники. Он приобрел себе мини-плеер и порой сопровождал свою новую жизнь давней музыкой. Сейчас в столовой начала века, в «Вальдгартене», он ел тост с лососиной и слушал «Love Me Tender» Элвиса Пресли.

С точки зрения транспорта «Вальдгартен» был расположен не так удобно, как «Каравелла», но на такси Джекки добирался до центра за пятнадцать минут. А такси он брал в счет накладных расходов.

Гостиница из последних сил цеплялась за четвертую звезду. И за кругленькую сумму в пять тысяч франков в месяц предоставила ему большую комнату, которая в других местах сошла бы за молодежные апартаменты, плюс завтрак. Цена приемлемая, тем более что часть суммы Джекки отнес за счет накладных расходов.

Комната находилась на пятом этаже, в одной из четырех башенок кирпичного здания, и имела небольшой балкон с чудесным видом на город и озеро.

Сервис в «Вальдгартене» был хороший, персонал уважительный, и если Джекки иной раз не хотелось выходить, он мог вполне прилично пообедать в гостиничном ресторане.

Бар, впрочем, оставлял желать лучшего. После десяти Джекки, как правило, был единственным посетителем, и бармен, брюзгливый чех, давал ему понять, что предпочел бы закрыть лавочку.