У Ольги было не так уж много возможностей проводить с Обориным столько времени, сколько нужно для того, чтобы раскрутить его. В дневную смену она вообще могла забегать к нему только урывками, потому что в отделении неотлучно находился муж. В ночную же смену вести долгие разговоры «о жизни» тоже было не совсем удобно: Юрий, как все нормальные люди, днем бодрствовал и работал, а ночью откровенно хотел спать, особенно после занятий любовью. И потом, она сама напела ему о персонале, с которым ее ревнивый супруг хорошо знаком и который немедленно доложит ему, если она будет слишком часто подолгу задерживаться в одной и той же палате.
Значит, Обориным должен заниматься кто-то другой. Но кто? Выбор-то не особенно велик. Понятно, что это должен быть кто-то из «своих». А круг этих людей очень узок. Главный врач клиники, патологоанатом, трое фармацевтов, две медсестры, Бороданков и сама Ольга Решина. Главный врач, патологоанатом, Бороданков и Ольга отпадают. Фармацевтов тоже трогать нельзя, они работают очень напряженно, да и трудно придумать повод интенсивно общаться с одним из пациентов, если учесть постоянные напоминания об анонимности пребывания в отделении и о нежелательности контактов пациентов с кем-либо, кроме врачей и медсестер. Остаются, стало быть, медсестры, потому как никаких других врачей, кроме Александра Иннокентьевича, в отделении нет.
Ольга понимала, что и с медсестрой дело вряд ли выгорит. Для того чтобы ее визиты к Оборину выглядели естественно, нужно, чтобы между ними сложилось хотя бы подобие близких отношений, а это, учитывая его роман с Ольгой, вряд ли возможно. Обе медсестры были из числа тех самых «своих»: одна – жена фармацевта, другая – сестра главного врача. У них не было никакого медицинского образования, даже среднего, жена фармацевта вообще не имела за плечами ничего, кроме десяти классов средней школы, и раньше работала машинисткой в каком-то учреждении, а сестра главного врача была по образованию педагогом, учителем младших классов. Для работы в отделении они вполне годились, потому что никакие специальные навыки здесь не были нужны, уколов и прочих процедур никому не делали, а для того, чтобы разносить в белоснежном халатике еду и микстуру, особая профессиональная подготовка не требовалась. Для решения всех медицинских вопросов вполне хватало самого Бороданкова и Ольги.
Конечно, медсестры – люди надежные, проверенные, заинтересованные в деле, но на контакт с ними Оборин не пойдет. Значит, нужен новый человек. Нужен мужчина.
Ольга вошла в парк, окружающий клинику, обошла вокруг центрального корпуса и подошла к небольшому аккуратному двухэтажному зданию. На двери стоял кодовый замок, но в последние полгода он работал только по сигналу изнутри, из отделения. Нажатием кнопок снаружи открыть его было нельзя. Такое правило ввел Александр Иннокентьевич. Она нажала несколько раз на звонок.
– Кто? – послышался голос дежурного фармацевта.
– Это я, Ольга.
Замок зажужжал и щелкнул. Она толкнула тяжелую дверь и вошла внутрь. В глубине, между двумя колоннами, виднелась лифтовая шахта. Ольга услышала, как загудел лифт. Через несколько секунд решетчатая дверь распахнулась, в лифте стоял тот самый фармацевт, который открыл ей дверь. Лестницы в корпусе не было, вернее, она, конечно, была, но находилась за потайными дверьми, здание было спроектировано таким образом, что даже если кто-то из посторонних и проникнет через входную дверь на первый этаж, то на второй без ведома персонала он подняться не сможет. Дверь лифта запиралась на ключ на первом этаже изнутри, на втором – снаружи. Конечно, пациентам об этом не сообщали. К приходу каждого нового человека готовились заранее, и когда Александр Иннокентьевич приводил очередного подопытного кролика, дверь корпуса была открыта, а лифт с распахнутой дверью стоял на первом этаже. Это делалось ровно за три секунды до их появления и столь же быстро приводилось в первоначальный вид, как только за пациентом закрывалась дверь его персональной палаты.
Ольга прошла в комнату медсестер, повесила в шкаф плащ и весело кивнула сестре главврача, закончившей ночную смену.
– Что у нас происходит? – спросила она, надевая халат и шапочку. – Есть новости?
– Все спокойно, – ответила та. – Практически без изменений. Поэту стало немножко хуже, он совсем ослабел, я его перед завтраком еле добудилась. Режиссер пока творит, аппетит пропал несколько дней назад, но других ухудшений нет.
– А юрист? Как он себя чувствует?
– Не жалуется, – пожала плечами сестра главврача. – Ест много. Вчера работал почти до часу ночи, в половине первого попросил чаю и перекусить. Я зашла к нему – бумаги по всей комнате, а он что-то на калькуляторе считает. Труженик!
Она быстро переоделась, подкрасила губы, схватила сумку.
– Все, Оля, я побежала.
– Счастливо, – пробормотала Ольга машинально, не глядя на нее.
Через час после начала смены она зашла в палату к Оборину.
– Оленька! – радостно кинулся к ней Юрий. – Наконец-то! Я соскучился.
Он ласково обнял ее, заглядывая в глаза и целуя. Ольга осторожно высвободилась из его рук.
– Тише, Бороданков в коридоре, – сказала она вполголоса. – Как твои дела?
– Отлично! Просто отлично.
– Работа двигается?
– Семимильными шагами. Ты даже не представляешь, как много я успел сделать за эти дни. У меня такое ощущение, что если я пробуду здесь еще две недели, то напишу полностью первый вариант диссертации. Правда, здорово?
– Здорово, – согласилась она. – А как ты себя чувствуешь?
– Ты знаешь, Олюшка, оказывается, не зря говорят, что работа – лучший лекарь. Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас. Голова не болит, тахикардии и след простыл. Вот что значит регулярно питаться, много спать и вести размеренный образ жизни.
– А что, раньше тебя беспокоили головные боли? – встревоженно спросила Ольга.
– Постоянно. Каждый день к вечеру начинала болеть голова, а иногда и днем. А здесь за четыре дня – ни разу. Просто удивительно.
– Я рада. Но ты не вздумай сказать об этом Александру Иннокентьевичу.
– Почему? – удивился Оборин.
– Он сразу же тебя выпишет. Раз у тебя все в порядке, то тебе нечего здесь делать, понимаешь? Ты же пришел сюда потому, что плохо себя чувствуешь и это мешает тебе работать над диссертацией. Мы с тобой его обманули, теперь нельзя отыгрывать назад.
– Ладно, – согласился он. – Ты меня проинструктируй, что я должен ему говорить, чтобы он меня не выпер отсюда.
– Жалуйся на слабость, головокружение, отсутствие аппетита.
– Ничего себе! – фыркнул Оборин. – Отсутствие аппетита! Да ему медсестра скажет, что я все съел подчистую. У меня аппетит зверский, я даже сегодня ночью просил сестричку принести что-нибудь поесть.