Сойдя на своей остановке, печально побрела к гарнизонному магазину, прошлась мимо пустых полок, зачем-то купила бутылку водки и направилась в сторону дома. Около подъезда обнаружила сердитую Санечку с полным ведром мусора:
– Не приехала мусорка, – сообщила ей соседка и пнула пластиковое ведро ногой.
– Ну и ладно, – успокоила ее Самохвалова.
– К школе придется тащить, – посетовала тетя Шура и предложила прогуляться за компанию.
Антонина отказалась, сославшись на занятость, и вошла в подъезд. Резко пахнуло кошками. «Отравить их, что ли!» – разозлилась Самохвалова и с силой нажала на звонок. За дверью раздалась птичья трель.
– Кто? – пискнула натренированная Катька.
– Открывай! – рявкнула Антонина и ввалилась в квартиру.
– Где была? – равнодушно, скорее по привычке, поинтересовалась девочка.
– Твое какое дело?
– Просто так…
– Просто так – сначала здороваются! – напомнила Самохвалова.
– Да мы же виделись, – встречно напомнила Катька.
– Глаза б мои тебя не видели, – призналась мать и, разувшись, прямо в пальто протопала в комнату. Посидела на стуле, поджав ноги, а потом строго спросила:
– Никто не звонил?
Катька отрицательно помотала головой.
– Ну и слава богу, – удовлетворенно произнесла Антонина Ивановна. – Женька приходила?
– Нет, – легко наврала Катя, глядя Антонине прямо в глаза.
– И чтоб не приходила! Пока гости…
– Я знаю.
– Вот и все! – подвела итоги Самохвалова и наконец-то сняла пальто.
До поздней ночи Антонина Ивановна строгала салаты, перетирала посуду, что-то бубнила под нос, пока не обнаружила, что через шесть часов встречать поезд. Тогда Самохвалова спешно переоделась в ночную сорочку и, стараясь не шуметь, накрутила свои рыжие кудри на металлические бигуди. Спать легла на тахту, предварительно заведя будильник на шесть пятнадцать, и ритмично засопела, местами переходя на храп.
Утром, разбудив дочь, Антонина вымелась из квартиры, оставив перечень ценных указаний юной хозяйке:
– Приберись давай, а то, как шишига, растрепанная.
– Больно надо, – скривилась Катька.
– Правильно, – съехидничала Антонина Ивановна. – Одной вот тоже было не надо: теперь ни детей, ни плетей. Терпенье и труд все перетрут! – вдруг перешла она к народному взгляду на жизнь. – А в твоем случае особенно: терпенье и труд!
– Терпенье и труд, – буркнула Катя, закрывая за матерью дверь. – В моем случае…
Девочка подошла к трельяжу, развернула зеркала таким образом, что отразилась одновременно во множестве блестящих плоскостей, и подтянула ночную сорочку так, что обнажились коленки. Катька выставила одну ногу, вторую, вильнула бедрами и, сосредоточенно глядя на себя в зеркало, распустила косу. Волосы распались на три волнистых потока. Получилось красиво. Катерина почувствовала это и так закинула голову назад, что волосы разом удлинились и покрыли всю ее детскую спинку.
– Тер-пе-э-э-нье и-и-и тру-у-уд… – пропела девочка, удовлетворенная своим отражением.
День начинался как никогда правильно: с ощущения собственной неотразимости. Правда, пока только в собственных глазах.
«Где, интересно, этот дурак спать будет? В моей комнате?» – размышляла Катька в ожидании гостей.
При встрече стало ясно: дурак не поместится в квартире, потому что двух метров ростом. И худой. Разве таких берут в связисты? Их же на поле боя видно невооруженным глазом – никакой маскировки. А если еще и шапку-финку с надписью SPORT с головы не снимать, вообще у врага именины сердца наступят: не человек, а Александрийский маяк!
Фамилия – Андреев, зовут – Андрей, отчество, наверное, – Андреевич. Может, другое. Как можно было так назвать человека? Андрей Андреев, Петр Петров, Иван Иванов…
Руки у москвича до колен, пальцы узловатые, а на них все подушечки стертые. Якобы от гитары. Да ладно, от гитары! Грызет, наверное, как Пашкова, а маме рассказывает – от гитары. Гадость! Взять противно: вот он их все время и прячет.
– Господи, Лиза, сколько ж мы лет не виделись! – растроганно причитала Антонина, не зная, куда усадить почетную гостью.
– Лет восемь, – морщила лоб худая, как жердь, московская знакомая. – Еще Сеня был жив. Вы нас в порту встречали. В августе, кажется. В Астрахань плыли. Катюшка еще, помнишь, все время Андрея за руку держала, отпускать не хотела.
– Не помню…
– Да как же ты не помнишь?! – горячилась Елизавета Алексеевна.
– Вот не помню, и все. Сколько воды утекло! Я уж лет пять как вдова. Да и ты…
– Да уж… – согласилась тетя Лиза. – Володи-то скоро как три года нет.
– Болел? – отстраненно поинтересовалась Самохвалова.
– Нет. В одночасье ушел. Вечером на желудок жаловался, а утром… – Елизавета Алексеевна испуганно посмотрела на сына. – Не буду, не буду, – пообещала она. – Новый год все-таки.
– А помнишь?! – зашлась смехом Антонина Ивановна. – Как в Монголии Вовка унитаз устанавливал… Посреди кухни… Ты ему еще говоришь: «Вова, тут кухня!» А он: «Какая тебе на хрен разница: поела – и на горшок…»
– А Сеня?! – подхватила эстафету Елизавета Алексеевна. – Ты Борьку еще грудью кормила, а он: «Мамуля, а мне молоко за вредность?»
Вспоминая молодость, женщины так увлеклись, что не заметили, как оказались на кухне, сделав общение практически интимным. Дети, если к их числу можно было отнести семнадцатилетнего юношу, сидели в зале, изнемогая от скуки и чувствуя себя не в своей тарелке. Катька избегала смотреть, оказывается, на хорошо знакомого Андрея. А тому вообще до этой пигалицы никакого дела не было.
– Андрей! – позвала его из кухни Елизавета Алексеевна.
Тот нехотя поднялся и подошел к матери:
– Ты вот что, – тетя Лиза сняла с его свитера какую-то лишнюю нитку. – Чем сидеть, попроси Катюшку, пусть город тебе покажет. Заодно до училища доедете, посмотришь, куда рвешься.
– А потом нельзя? – недовольно протянул Андрей.
– Можно! – встряла в разговор матери с сыном Антонина Ивановна. – Вся неделя впереди. Только чего вам сидеть рядом с мамками? Шли бы прогулялись, заодно познакомитесь поближе. Правда, Кать? – окликнула она дочь.
Катерина без энтузиазма кивнула головой.
– Давайте-давайте, – бесцеремонно выпроваживали их женщины. – Нам тоже о своем поговорить надо.
– Что это за клуб по интересам? – скривился будущий связист Андреев, но отказаться не осмелился.
Одевались они в полной тишине, которая периодически взрывалась громкими восклицаниями, доносившимися из кухни. Катька натянула куртку, решив, что мать потеряла бдительность, но в мгновение ока была водворена обратно внимательной Антониной: