Просто сделать вдох – было бы спасением.
И еще он никак не мог сообразить, что случилось, кто напал на него в центре города Петербурга, в виду церкви Симеона и Анны, возле ресторана, обещавшего «средиземноморскую кухню и суп из ягод».
Должно быть, все произошло очень быстро и незаметно – никто не выскочил из ресторана ему на помощь, а может, так и было задумано.
Глеб захрипел, пытаясь вырваться из чьих-то железных клешней, сдавивших его грудную клетку, и следующий удар сокрушил ему череп.
Почему-то он вдруг увидел Енисей, только откуда-то сверху, с вертолета, что ли. Енисей, сверкавший нестерпимым серебряным блеском, сильно изогнутый, похожий сверху на бухарскую саблю, лежащую на зеленом бархате, между двух лесных берегов. И еще он успел подумать, как далеко, должно быть, забрался вертолет, потому что ни берегов, ни сабли Глеб не узнавал. Потом Катя Мухина сказала тоненьким голосом: «Меня хотят убить», и пробежал деловитый муравей.
А потом все пропало.
Первыми, как обычно, в Пулковский зал прилета выскочили озабоченные командированные с портфелями и потрусили к выходу. Их было всего несколько, они бодро бежали, явно привычной дорогой, и почти у самых раздвижных дверей их разобрали водители, стоявшие с невразумительными табличками.
Владика Щербатова эти таблички всегда почему-то смешили.
Вот, например, скучает парень в кепке и коричневой кожаной куртке, а в руках у него файловая папочка, а в папочке изрядно помятый листочек, а на листочке выведено фломастером «Кузницов».
Какой такой «Кузницов»?! Нет никакого «Кузницова» и быть не может! Наверняка фамилия встречаемого Кузнецов, простая такая, хорошая русская фамилия, и ошибиться в ней сложно, но вот этот, в кепке, глянь ты, ошибся!..
А вон еще один, с кавалерийскими усами, у него табличка солидная, «корпоративная», и держит он ее, как знамя. На табличке выведено четко, большими самодовольными буквами: «БалтЮнистаТрейдинвестпромбанк».
Красиво до невозможности, и, главное, все понятно! «Юниста», да еще «Трейдинвест», да еще «Промбанк», чего ж тут непонятного!.. Тому, кто такое название организации придумал, премию бы выдать. В виде полного собрания сочинений Владимира Маяковского, который еще в двадцатые годы заклеймил позором странные буквосочетания и идиотские аббревиатуры!
Вон нервничает недокормленная питерская барышня с табличкой «Пятый канал», вытягивает шейку, вид встревоженный. Как пить дать, прилетающего в лицо она не знает, а начальство приказало быть вежливой, держать глаза долу, московского гостя встречать с почестями!.. А какие тут почести, если она стоит давно, и таблички своей стесняется, и ноги у нее замерзли, и нос красный, как у кролика, и кучка узбеков, дожидающихся багажа, давно, молча и серьезно рассматривает ее, как будто она заморская диковина, и отойти ей некуда, и проклятая табличка замучила, да еще насморк!..
Владик Щербатов – из мужского сочувствия – подошел и стал рядом, загородил бедняжку от никчемных рассматриваний.
Бедняжка шмыгнула носом и покосилась. Владик ей подмигнул. Она немедленно отвернулась.
Ничего интересного.
Прилетевшие пошли погуще – какие-то молодые люди в клетчатых шарфах и с коричневыми сумками. На сумках замысловатые вензеля и кренделя прославленной европейской фирмы, а молодые люди – сама скромность. Эти, понятное дело, «на переговоры». Этих в командировку никто не посылал, они сами себя послали, у них важные дела, им нужно «решить несколько вопросов по бизнесу».
Потом прошествовала дама, сопровождаемая лакеем, согнутым в три погибели под тяжестью поклажи. То, что согнутый именно лакей, было как-то абсолютно понятно. Его возят с собой «для удобства» – чтобы сумки носил, за кофе бегал, двери открывал, сигареты покупал, ну, и вообще, так солиднее, с лакеем-то.
Тут вдруг попалось знакомое лицо, и Владик Щербатов заинтересованно проводил его глазами. Лицо принадлежало известной писательнице, бойко строчившей детективы и подвизавшейся еще и на телевизионной ниве. Детективы Владик от души презирал – дамское чтиво, для бухгалтерш и операционисток, нормальные мужики ничем таким не увлекаются, их на мякине не проведешь!.. А передачки, в которых писательница делилась своим жизненным опытом, Владик иногда посматривал, от нечего делать.
По ее выходило, что мир огромен и прекрасен, что все и всегда будет хорошо, нужно только постараться, приналечь, подтянуться, потрудиться, побиться, приноровиться, устремиться, поднапрячься, прицелиться – и готово дело!.. Все эти откровения напоминали Владику, человеку трезвому, взрослому и не без чувства юмора, идеи чучхе, которые в студенческой юности он время от времени черпал в красочном журнале «Корея». Там, помнится, любимый народом руководитель товарищ Ким Ир Сен тоже призывал всех «поднапрячься и устремиться». Тем не менее на любимого руководителя товарища Ким Ир Сена писательница не была похожа, напротив, отличалась дородной русской статью и обладала недюжинным бюстом, который в основном Владик и рассматривал в телевизоре, покуда писательница вещала об идеях.
Здесь, в Пулкове, она пробежала совсем близко от него, и он вдруг удивился, что она еще такая молодая, что у нее длинные ноги, белые зубы, джинсики в обтяжечку, ноутбук на плече, волосы взъерошенные, и никакой телевизионной дородности и значимости в ней не было, и над чем-то, сказанным ее подругой, маленькой и беленькой, она громко засмеялась – словом, нормальный человек, на знаменитость и не похожа вовсе!..
Владик немедленно пришел в восторг и даже решил: черт с ней, купить детективчик и почитать, вдруг никаких особенных глупостей она не пишет, кто ее знает!
Владик Щербатов, в силу своей непосредственной близости к знаменитостям, за людей их практически не считал. С его точки зрения, все как один они были вздорны, взбалмошны, пусты, сварливы и никчемны, вроде его как бы начальника Никаса.
Поначалу Владик еще верил, что ему просто не повезло, что этот самый Никас – единственный в своем роде, а потом оказалось, что все они одинаковые, и свиты у них одинаковые, и продюсеры-волки, и директора-жулики похожи друг на друга как две капли воды.
Писательница пробежала и скрылась, весь зал провожал ее глазами, а она ничего как будто и не замечала, вот Никас бы сейчас отчебучил что-нибудь эдакое, непременно «отжег» бы, как нынче принято выражаться, и тут показалась Хелен.
Она не шла и не бежала, как писательница, она шествовала, и вид недовольный, и губки куриной гузкой, и что-то черное и блестящее обтягивает обширную задницу, и белая шубейка распахнута на груди, декольтированной донельзя, и в ушах какие-то проститутские серьги – в общем, тихий ужас.
– Здрасте.
Она кивнула, ответом его не удостоив.