– Вернитесь в машину.
– Что вы сказали?
– Я прошу вас вернуться в машину.
Если бы она просто повторила приказание, без этого самого «прошу», он ни за что бы не вернулся. Но она совершенно отчетливо сказала «прошу», он помедлил – и сел на свое место.
Ливрейный наблюдал за его перемещениями с некоторым удивлением.
– Вот что, – сказала Хелен, не глядя на него, как только он захлопнул дверцу, и шум улицы сразу отдалился, оставив их наедине. – Ты должен пообещать мне, что никому не расскажешь… про Димку. Никому, слышишь?
– Опять двадцать пять! – Она так его раздражала, что он не мог на нее смотреть. Жесткой ладонью он стряхивал какую-то пыль с приборной панели лимузина и в зеркало заднего вида не взглянул ни разу. – Я вам обещаю, Елена Николавна, что никто и никогда, даже под страхом смертной казни, не выпытает у меня вашей страшной тайны. Не волнуйтесь.
– Если кто-нибудь… если он узнает, меня выгонят с работы, а у меня мама и ребенок маленький.
– Кто… он, Елена Николавна?
– Никас, – тихо и твердо сказала Хелен. – Когда он брал меня на работу, десять раз спросил, нет ли у меня детей, и даже взял расписку, что, пока я на него работаю, никаких детей у меня не будет.
– Зачем?!
Теперь Владик смотрел на нее во все глаза. Она вяло пожала плечами.
– Ну, он говорит, что терпеть не может детей и беременных баб тоже. Он говорит, что дети – это гадость, и баба, у которой они есть, не работник. Что баба тогда все время думает о том, что ей нужно кормить детей, бежать домой, и что… вообще женщина, у которой дети, – не человек, а скотина и в голове у нее только одни пеленки, постирушки и какашки.
– Что у нее в голове?!
Хелен опять вяло пожала плечами.
Владик непочтительно фыркнул и покрутил головой.
– Постойте, то есть вы хотите сказать, что по доброй воле подписали бумагу, в которой говорится, что детей у вас нет и не будет, потому что это не нравится Никасу?!
– А что тут такого?!
– Как что?! А если, ну, я не знаю, вы замуж вышли и у вас ребеночек получился, что тогда делать?
– Я не могу выйти замуж. Об этом в расписке тоже говорится. Если я выхожу замуж, меня выгоняют с работы в двадцать четыре часа и последнюю зарплату удерживают. Я должна сначала уволиться, а потом выходить замуж и рожать детей.
– Да это анекдот какой-то! Так не бывает!
– Бывает. Помните, группу «Ну-ну»?
– Смутно, – честно признался Владик Щербатов.
– Вот у них продюсер тоже требовал, чтобы они не женились! Там пели четыре мальчишки, и продюсер считал, что у холостых больше поклонниц. Хочешь жениться – уходи из группы. А группа на всю страну гремела, денежки они получали хорошие, славы было много, куда же уходить-то?
– Так у них хоть славы было много, а у вас что?!
– А у меня зарплата, – жестко сказала Хелен, – которая в моем родном городе никому и не снилась! И Димку я летом в Турцию отправлю с мамой. Загорать и в море купаться. И в школу хорошую отдам. И преподавателя найду по английскому языку. И книжек куплю самых лучших. И самой лучшей еды. – Она перечисляла, будто заклинание творила. – И когда-нибудь я накоплю на квартиру и уйду с этой поганой работы. И тогда мы с Димкой поедем на рыбалку, и я научу его ставить донки!..
Владик Щербатов, если бы не сидел в кресле, не упирался ладонью в щиток, непременно упал бы замертво – от изумления.
Он не знал, что сказать, и поэтому сказал первое, что пришло в голову:
– Вы… рыбалку любите?
– Люблю.
– И я люблю.
– Хорошо.
Они помолчали. Ливрейный, устав стоять возле лимузина, отошел и занял позицию возле высоченных дверей, сиявших на солнце начищенными медными ручками.
Откуда оно вдруг взялось, балтийское тусклое осеннее солнце? Непонятно. Но оно вылезло откуда-то и теперь сияло в вымытых окнах, в полированных боках машин, в золоте исаакиевского купола.
– И спасибо за помощь. Никто мне не помог, а вы моментально все устроили.
Владик пожал плечами.
– Нет-нет, на самом деле!.. Вы же не обязаны, тем более что мы с вами все время ссоримся.
Владик опять пожал плечами. Он не знал, как разговаривать с этой Хелен, которая мечтала поехать с сыном ставить донки и называла свою работу поганой!..
– И телефон у мамы не работает! Что с ним могло случиться? Утром я уезжала, все работало!
– Дмитрий Евгеньевич просил ему в пять позвонить. Вы позвоните, и все узнаете. А пока вам все равно никто ничего не скажет.
– Это верно, – печально согласилась Хелен. – Только с телефоном как-то спокойней.
Они помолчали.
– И этот наш сейчас прилетит!.. – с сердцем добавила Хелен. – Пойдемте, Владислав, посмотрим ботфорты, что ли!..
Владику не хотелось выходить из машины. Он знал совершенно точно – как только они войдут в сверкающие двери, как только их примет вестибюль знаменитой гостиницы, выдержанный во вкусе начала прошлого века, как только улыбчивые портье в строгих формах «вручат» им ключи от номеров, вернется все ненавистное: ругань, тяжелое бешенство, унизительные разговоры и желание повеситься немедленно, прямо в скверике напротив Исаакиевского собора!..
Чтобы немножко продлить это состояние, в котором они с Хелен были заодно, по одну сторону баррикад, и в котором она показалась ему обычной женщиной, даже довольно симпатичной, он сказал с некоторой натужной веселостью:
– Да! С вас десять баксов, Елена Николавна!
– А?!
– Десять баксов с вас, – повторил Владик ухарским тоном. – За непарламентские выражения!
– За… какие выражения?!
– А вот за «поганую работу»! Гоните денежки!
Если бы час назад, когда он скучал в зале ожидания Пулкова, кто-нибудь сказал ему, что он окажется посвященным в страшную директрисину тайну, станет требовать десять баксов и даже как бы заигрывать с ней, делая пальцами «козу», он, пожалуй, от души хохотал бы до самого вечера.
Так не бывает.
Владик Щербатов всегда точно знал, что бывает, а чего не бывает и быть не может. Его, Владика Щербатова, на мякине не проведешь!..
Хелен некоторое время посидела молча, словно прикидывая, как поступить.