– Кто такой Мироныч?!
– А! – бодро ответили в трубке, – так это стадион! Имени этого самого… революционного пролетария Кирова Сергея Мироновича! Обойдешь Сергея Мироныча, увидишь эллинги, ну, для лодок, и нужники деревянные, а може, и не нужники, хто их знает! Обойдешь, и тута он будет лежать. Я ему под голову сейчас подложу чегой-нибудь, а сам уйду, мне светиться без надобности, еще перекинется, а мне тогда не отмазаться. Поняла, что ль, Аленушка?
Катя молчала.
– Только я трубу-то с собой прихвачу. Ну, портмоне тоже. Документики мне до лампады, а вот лопатничек пригодится, ты на меня обиду не держи!.. И поспешай, девуля, этот твой… не так чтоб очень хорош-то!.. Того и гляди… Хотя вроде пока дышит. Чего ты замолкла-то, девуля? Или не больно он тебе нужен, без лопатника да побитый весь?
Катя Мухина глубоко вздохнула. Рука, державшая телефон, вдруг затряслась. Катя приказала ей не трястись, и рука послушно замерла.
– Значит, вы нашли человека, он лежит за стадионом Кирова на Крестовском, возле каких-то эллингов и сараев. Вы взяли у него телефон и сейчас по нему разговариваете. Он избит, но дышит. Я должна приехать и его забрать. Вы меня дожидаться не станете. Деньги и телефон вы возьмете себе, документы оставите и уйдете.
– Блеск! – похвалил Катю ее собеседник. – Шевелишь рогами-то!
– Зачем вы ответили на звонок? – вдруг спросила Катя. Ей казалось, что это важно. – Почему просто не выключили телефон и не выбросили карточку?
– Чего я, зверь какой? – обиделся Иван Иванович Иванов. – Може, он помрет тута, а если ты подскочишь, еще, може, и не помрет! Есть разница? Улавливаешь?
– Улавливаю, – согласилась Катя.
– А телефон и бабки мне за вредность! – В трубке опять забулькало. – И за гражданскую ответственность мою! Полагается мне за ответственность или не полагается?!
– Полагается.
– Ну, бывай тогда, не кашлять тебе!..
– Подождите! – закричала Катя. – Он… вы на самом деле думаете, что он может умереть?!
– А хто ж его разберет! Говорю же, дышит вроде! Ты бы лучше со мной лясы не точила, а колесами крутила, девуля! Поняла, куда крутить, или повторить тебе?
– Не нужно мне повторять, я все поняла.
И тут же в трубке у нее никого не стало, коротко пропиликали гудки, и воцарилась тишина.
Катя Мухина – Зосимова по мужу – поднялась с лавочки и пошла по дорожке. Гравий мерно поскрипывал под подошвами ее туфель. Эти туфли, нарядные, веселые, они на прошлой неделе купили с Ниночкой в дорогущем магазине на Невском. Они тогда перемерили кучу туфель. Ниночка сказала – осенью обязательно нужно покупать красивые и нарядные туфли, чтобы было не так грустно жить, и заплатила за свои и за Катины тоже.
Катя дошла почти до самого выхода из сквера и тут только вспомнила про свой драгоценный портфель, который берегла как зеницу ока.
Она неторопливо повернулась и побрела обратно к лавочке. Гравий все скрипел.
Происходящее не укладывалось у нее в голове.
Она себе это представляла следующим образом: длинные-длинные занозистые доски, цепляющие за руки и одежду, нужно запихнуть в небольшой ящичек. Доски не лезут в ящичек, и даже непонятно, как именно можно их туда уложить.
Никак.
Ниночка убита, и Глеб Петрович где-то на Крестовском острове лежит за какими-то сараями, и нужно спешить, чтобы он не перестал дышать. Он то ли избит, то ли ранен, и все это где-то рядом с Катей Мухиной, совсем близко, касается ее, как чужое дыхание касается щеки, и хочется отстраниться, отвернуться, и нельзя, никак нельзя!..
Папа, оберегавший дочку от всего на свете, сошел бы с ума!..
– Нужно спешить, – сама себе сказала Катя Мухина, и какой-то парень, пережидавший вместе с ней на светофоре, посмотрел насмешливо.
Да-да!.. Нужно спешить! И еще нужно перестать думать. Перестать засовывать длинные занозистые доски в маленький аккуратный ящик!..
Светофор переключился, Катя бросилась через дорогу, на ходу доставая ключи от машины. Крестовский – это не близко, особенно если учесть будничные питерские пробки!..
– Хватит! – строго сказала она себе, когда рука опять задрожала. Катя увидела собственную задрожавшую руку как бы со стороны, когда вставляла ключ в зажигание. – Я сейчас поеду и сама во всем разберусь!
Первый раз в жизни она сказала вслух, что «разберется сама»! Почему-то всегда получалось так, что разбирался кто-нибудь другой.
Однажды ее затолкал в куст боярышника Вадик Семенов, одноклассник. Ей было тогда лет шестнадцать, и она уже слыла книжным червем и занудой. Неизвестно, почему Вадик затолкал в куст именно ее – может, на спор, а может, воспылал романтическим чувством. Впрочем, до заталкивания в куст они очень мило дружили!.. То есть Вадик звонил ей по вечерам и приходил списывать алгебру и биологию. У нее всегда были пятерки по биологии.
Он приходил чинный, причесанный на бочок, здоровался с мамой, списывал, а потом еще оставался пить чай.
– Приглашай Вадика чай пить, – говорила мама, когда, списав, одноклассник собирался уходить.
Катя приглашала, и Вадик моментально переставал уходить и с готовностью усаживался за стол.
– Какой хороший мальчик! – восхищалась мама. И Катя с ней соглашалась.
А потом он потащил ее в куст – вот тогда Катя поняла, что значит чужое дыхание на собственной щеке, пахнущее то ли луком, то ли рыбой, и нет никакой возможности спрятаться, увернуться, вернуть все обратно, в «докустовое» состояние, в котором все было так хорошо и правильно!.. И чистоплотность – главная в тот момент часть тебя самой! – вдруг оказывается будто раздавленной грязным ботинком, и ее нужно спасать, и неизвестно, как именно спасать, ведь это же не кто-то чужой и страшный, это друг Вадик Семенов!
Катю – вместе с ее чистоплотностью! – спас Глеб Звоницкий. Все же она была губернаторской дочкой, и машина приезжала за ней каждый день.
Незнамо откуда в середине куста вдруг появилась рука, выволокла Вадика и вцепилась ему в ухо – а Вадик был здоровенный!..
Катя вылезла сама с независимым и несчастным видом, с горящими щеками и растрепанным «хвостом». Первым делом она подтянула резинку на «хвосте», а потом уже посмотрела, что происходит.
Происходило избиение младенцев. Глеб Петрович таскал Вадика за оба уха, а тот выл и вырывался.
Потом была «гроза». Глеб отвез Катю в какое-то тихое место и там довольно долго прочищал ей мозги.
Он ничего не понял. Он говорил, что девушка – особенно губернаторская дочь! – должна быть разборчивой и не лазать со всякими идиотами в кусты.