Пока народ боролся за жизнь, стенал, крякал и предавался эпидемии самоубийств, гении, до перестройки томившиеся в пыльных конторах, принялись делить имущество страны. Не всегда даже в свой карман. Среди них были и настоящие идеалисты. Такие, я полагаю, какие шли когда-то в Святую инквизицию. Ради идеи, сверкая очами.
В 1993-м в нашей столице прямой наводкой по парламенту работали танки. Отработали на 173 трупа. Так завершилось противостояние ветвей власти: законодательной и исполнительной. Последняя победила и ходит в победителях и сейчас. Никто не спросил мнение народа о противостоянии, но, думаю, большинство это позабавило. Народ понял, что все они ему не друзья, а враги, и с тех пор каждая семья стала крепостью.
Что было дальше, все знают. Народ опять окопался, прижился. Вздрогнул во время дефолта в августе 1998-го, но быстро залечил раны. Еще раз вздрогнул и запереживал 2 января 2005 года (реформаторы любят эту дату, 2 января), когда вступил в действие пакет законов о монетизации льгот, но тут власть оказалась на высоте интуиции и разумно откатилась назад, понимая, что если перегнуть палку, то она сломается, и куда еще концы отскочат? А если в голову власти? Бравые идиоты в форме МВД всё же не совсем забыли свои бедные колыбели, чтобы стрелять в разъяренных пенсионерок-старух…
С таким послужным списком, с такой ретроспективой в недавнее прошлое нынешние либералы имеют мало-мало-мало шансов на политическую победу. Как бы они ни принимали байроновско-ницшеанские позы оскорбленных всеобщей пошлостью суперменов; как бы они ни оскорбляли свое собственное прошлое — подвиги девяностых годов, народ им больше себя не доверит. Потому что, переоценив девяностые годы, они совсем не избавились от своего ницшеанства, от взгляда сверху вниз на тяжелых женщин с сумками, на усталых мужиков, бредущих подвыпившими с поганых работ.
Я разглядываю народ по утрам. Они идут на работы, запрудив улицы: худые парни, девочки в курточках, топоча по грязи каблучками, тетки. С утра все еще не выжаты производством, еще бодры, еще не устали. Народ — это огромное, вздыхающее, булькающее единое существо, этакая теплица, субстанция, грибница, огромное варево, бульон, добродушное такое теплое озеро, вдруг выбрасывающее то Моцартов, то Сальери. Из народа же, из этого бульона, появляются и безжалостные идеалисты, которые потом идут в инквизицию.
В марте этого года у меня умерла мать. После родителей остались шкафы, наполненные трогательной чепухой: старыми журналами, советскими книгами, запасом пальто и шапок. Я всё это перебирал, думал и старался понять суть народа, потому что родители мои были настоящие народные люди. Суть народа в том, чтобы поддерживать жизнь, воспроизводить ее и передавать через века. Народ вынужденно консервативен, он вынужденно традиционен, даже реакционен в некоторые времена. А в те времена, когда государственность препятствует его сохранению, он может сделаться свирепым и сверхреволюционным, исключительно в целях самозащиты. Потому что не надо его мучить.
Только что была война с Грузией за Южную Осетию. Либералы обрушились на народ, который, поддержав и радуясь победе Российской армии, якобы «оболванен» и якобы «не понимает» и нуждается в промывке мозгов. Нет, говорю я, — народ, любой, всегда хочет видеть свою страну и свою армию победившими, а не побежденными. Это в природе народов. И желать от них, чтобы они порицали свою победу, просто неумно, подобное порицание противоречило бы природе народа.
Я был ницшеанцем в 9-м и 10-м классах. После окончания школы я стал рабочим: грузчиком, монтажником-высотником, сталеваром. Мое ницшеанство в эти годы покинуло меня. Позже оно иногда возвращалось на короткое время, но только на короткое, как временная эмоция. Я люблю быть в народе, с удовольствием вспоминаю братскую атмосферу заводов, где я работал, или праздников газеты «Юманите», которые я посещал неизменно, живя во Франции, работяг с широкими твердыми ладонями, я немало пообтерся среди народа и в тюрьме. Я его люблю. Надеюсь, он меня тоже.
Для того чтобы обосновать необходимость новогоднего поздравления главы государства для нас с вами, будь глава государства одет в черный плащ-реглан, как Владимир Путин, или пальто с воротничком из нерпы, как Дмитрий Медведев, вот вам вначале самый конец сказки Ганса Христиана Андерсена «Новый наряд короля»:
«— Да ведь король голый! — сказал вдруг какой-то ребенок.
— Господи Боже, послушайте-ка, что говорит невинный младенец! — сказал его отец.
И все стали шепотом передавать друг другу слова ребенка.
— Он голый! Вот ребенок говорит, что он голый!
— Он голый! — закричал наконец весь народ. И королю стало не по себе: ему казалось, что люди правы, но он думал про себя: «Надо же выдержать процессию до конца». И он выступал еще величавее, а камергеры шли за ним, неся шлейф, которого не было».
Обычно эту сказку Андерсена трактуют следующим образом: понадобился невинный, свежий взгляд дитяти, чтобы, презрев социальные условности и инстинкт самосохранения, объявить: король — голый, никакого платья на нем нет.
Не знаю, что хотел сообщить нам этой своей сказкой страннейший человек Г. Х. Андерсен, но считаю, что безусловная мораль сказки такова: король всегда одет, даже если он голый, ибо его облекает собой не ткань, не одежды из ткани, но незримое сакральное платье авторитета. В старинные времена авторитет этот был дарован «королю» богом (богами) сверху. В наше время «королей» сакрализирует народ, отдавая за них свои голоса на выборах, то есть «король» сакрализирован снизу. «Король», таким образом, никогда не бывает голый. Ребенок у Андерсена — не социальное существо, потому он, глупый, единственный, кто воскликнул: «Да ведь король голый!» За ним раскричался и народ, повторяя детскую глупость, детский лепет. Но король «выступал еще величавее, а камергеры шли за ним, неся шлейф, которого не было». Еще величавее, потому что, не прибегая к обычным, помпезным одеждам, нес на себе чистейшую сакральность: историческую мистику своего народа, его судьбу, трагизм его жертв и ликование его жизней. «Выступал еще величавее…»
Теперь перейдем к Новому году. Почему короли, вожди и президенты приноровились к этому не политическому, но астрономическому, планетарному празднику Земли? Вспомним, что европейский Новый год всего на десяток дней отстоит от Юла — от дня зимнего солнцестояния, самого короткого дня и самой длинной ночи. Древние племена Европы праздновали этот день и считали его самым важным в году, самым сакральным. В этот день затухал один полный планетарный цикл и зажигался новый планетарный цикл. Недаром символически на праздновании Юла прыгали наши далекие предки через костры, «зажигали» Новый год. К ним выходил вождь, он же жрец и астроном, и говорил: «Вы в отчаянии от затухающего солнца? Вы устали от тьмы? Вашему терпению приходит конец? Сообщаю вам, что ваши страдания закончены! Начинается новый планетарный цикл. Солнца и света будет всё больше и больше!»
Именно об этом обо всем стоит вспомнить в полночь Нового года, глядя на фигуру президента, поставленного телеоператорами так, чтобы он оказался «в картинке» на фоне башен Кремля. Не суть важно, какую фамилию носит президент, бледен он либо краснощек, блондин ли он, либо брюнет, либо седой. Второстепенно в эту ночь и то, какими деяниями «король» доселе отличился, а среди них могут быть и отрицательные для части народа деяния. И тем более совершенно не важно, в какую одежду он одет. Без одежды был бы, конечно, заведомый скандал, но король-то ведь всегда одет, даже в бане. Это мы одеваем его в незримую ткань своего почтения, не к нему лично, упаси боже, но к той сакральной роли, которую он играет, к роли нашего «короля».