Прохаживался я возле головного танка, своего. Люки открыты, слышно, как кто-то внутри задает храпака. Тишина, прохлада, звезды высыпали, на равнине ни огонька, ни звука, ни движения.
И вот тут оно объявилось. Только что ничего не было – и вдруг там, впереди, меж сопками, над тем самым местом, куда мы собирались двинуться утром, повисло нечто такое… Оскаленная харя совершенно исполинских размеров – не знаю, как это объяснить, но почему-то сразу определялось, что она именно что висит меж сопками, на некоторой высоте.
Не человеческая харя и не звериная. Что-то вроде жутких монгольских масок, которые я гораздо позже видел в кино, красная, вся какая-то складчатая, на лбу два черных рога, уши острые, пасть разинута, в пасти кривые редкие клыки, белые, как сахар. Нос крючком, ноздри такой формы, какой у человека не бывает, вверх выворочены.
И эта харя – живая. С мимикой. Поводит глазами – пронзительно желтые, зрачок не круглый, как у человека, и не вертикальный, как у кошки, а словно бы ромбом с очень закругленными углами. И кажется порой, что смотрим мы друг другу в глаза. Пасть то закроется, то приоткроется, выскакивает язык – длиннющий, ярко-алый, выписывает кренделя.
В первый момент у меня ноги в землю вросли. Стою, пытаюсь сообразить, что это за чудо. Привиделось? Нет, отвернулся, помотал головой, проморгался, даже глаза протер, а когда посмотрел вновь – никуда она не делась, висит меж сопками, легонько гримасничает, щерится. Жуткое зрелище. Грандиозное.
Подозвал я часового, показал прямо на нее:
– Видишь там что-нибудь?
– Да ничего там нет, товарищ майор, – говорит Митрохин. – Ни малейшего шевеления. А что такое?
– Да так, показалось что-то, – сказал я. – Вроде бы перебегал кто… Посматривай.
Он вернулся на пост, а я стою, смотрю на эту диковинную харю – нет, никуда она не делась, висит, чуточку гримасничая, виртуозя языком… И я ее вижу, а Митрохин – нет. Нет у меня отчего-то ни удивления, ни тем более испуга, рассуждаю трезво: а не сошел ли я вдруг с ума?
Отвернулся – танки стоят. Повернулся – висит харя, яркая, разноцветная. Как-то странно я умом тронулся – не считая этой поганой рожи, все остальное в точности, как прежде…
Тут подходит ротный. Спрашиваю:
– Что не спишь?
– Да как-то на душе тяжело, – отвечает он. – Давит…
Вот это мне крайне не понравилось. Случалось несколько раз сталкиваться. То «давит» человека, то дурное у него предчувствие – и кончается это всегда плохо, когда для него самого, когда, что печальнее, еще и для других – ну, скажем, отдал неправильную команду, вообще лопухнулся. Некоторые в это не особенно верят, но у меня были случаи…
Отошел я за головной танк. Рожа как висела, так и висит, только теперь ее ствол танкового орудия перекрывает частично. Я не большой спец по галлюцинациям, откуда мне, но вроде бы не должно так быть. Галлюцинация – это то, что у тебя в голове…
Короче говоря, до утра я кое-как дотерпел – ложился подремать, иногда таращился на рожу – а она висела себе как ни в чем не бывало, порой гримасничала.
К рассвету удалось установить радиосвязь с нашим авангардом, который шел за мной, оказалось, где-то в километре. Приказ мне подтвердили прежний. И отдал я команду: на удобную ложбину наплевать, двум взводам обиходить ее по сторонам, по самым что есть неудобьям.
И вот тут оно началось! Слева, на вершине сопки, замаячили фигуры, несутся, как на спартакиаде, волокут что-то. Артиллерийский выстрел в нашу сторону – но далеко левее легло. Ну, тут уж и мы по ним дали от души. А минут через пятнадцать выкатился на полной скорости наш авангард, поддержал огнем и маневром.
Мы их расчесали. Было их там около роты, с четырьмя пушками и минерами-смертниками. Позицию они себе выбрали отличную: стоило нам втянуться в ложбинку меж сопками, получили бы по полной. Ну, а так им пришлось срочно перегруппироваться: менять позиции расчетам, переигрывать все. В такой ситуации особенно и не напобеждаешься малыми силами, если нет внезапности.
Что это была за рожа, почему она там оказалась, я и думать не хочу. Не мое это – и точка. Дурная мистика. Вот только сдается мне, к японцам эта рожа относилась без всякой любви, совсем наоборот, иначе не выказала бы нам засаду…
Вы читали Богомолова «Август сорок четвертого»? Ага… Так вот, у него там приведена подлинная прибаутка, кружившая среди армейцев. «Чем особисты отличаются от медведя? Тем, что медведь дрыхнет только зимой, а особисты круглый год».
Поганая и несправедливая присказка, могу вас заверить. Но она и в самом деле имела большое распространение. Чисто по-человечески, конечно, обидно, но что тут сделаешь… Понимаете, все держалось в строжайшей секретности, сопровождавшей абсолютно все операции СМЕРШа. Мы просто-напросто не могли выпускать наружу ничего. Армейским в этом отношении в сто раз легче, у них не жизнь, а малина: о взятых городах, подбитых танках, сбитых самолетах и пленных немцах моментально доводится до всеобщего сведения, причем, что уж там, порой с приписками… Но мы-то, мы-то не имели права не то что посторонним, а порой и ребятам из своего же управления ни словечком обмолвиться о взятых диверсантах и шпионах, тем более о радиоиграх и прочих комбинациях. Наших пленных и наших трофеев сплошь и рядом никто не видел, кроме нас самих. Отсюда всё…
За войну случалось немало опасных дел. Но вот чего никогда не испытывал, так это страха. Страх меня достал уже после подписания капитуляции, где-то в середине мая, не так уж далеко от Берлина…
Мое начальство по армейскому управлению включило меня в спецгруппу. По сути, мы трое были чем-то вроде простых квартирьеров – но это определение употребляется, когда речь идет о тех, кто занят размещением обычных воинских частей. А мы были квартирьерами для маршала, для командующего фронтом. Война кончилась, но неизвестно было пока что, когда расформируют штабы фронтов и куда переведут командующих фронтами. Следовательно, нужно было обеспечить командующих постоянными резиденциями, сами понимаете, не крестьянскими избами – хотя крестьянские избы в Германии, что уж там, и на крестьянские избы не похожи…
Это в наступлении, в движении, даже маршал сплошь и рядом расположится на постой в какой-нибудь халупе, потому что на сто верст вокруг ничего другого нет. Но уж когда речь идет о постоянном жительстве, да еще в Германии – тут, сами понимаете, положено подыскать что-то соответствующее званию. Для приема иностранных военачальников и прочих серьезных мероприятий.
Как обычно поступали в таких случаях, мест под будущую резиденцию было намечено несколько. Сколько именно и где, нам знать и не полагалось, как и другим о нас. Каждый знает только свой объект.
В общем, небольшой старинный городок, совершенно незатронутый военными действиями. Кто-то до нас – до нас, естественно, не считали нужным доводить, кто – подыскал подходящий дом, не огромный дворец, конечно, их там и не было, но и не просто особнячок зажиточного фрица. Как говорят поляки, палацик. Палац – это дворец, ну, а палацик, соответственно… А, вы знаете польский? Тогда и объяснять ничего не нужно – сбережем время.